Так, Оля, спокойно! Хватит выдумывать. Это в школьных задачках скорость лыжника десять километров в час. По лыжне, днем и в хорошую погоду, а в снег и ночью…
Вот-вот, ночью и в снег. Надо было оставить машину там, где застряла, переночевать, а утром вместе идти потихоньку. Может, лесовоз какой подвез бы нас до поселка, там нашли бы кого-нибудь с тросом. Нет, понесло же на подвиги, герой хренов.
Стоп! Сама виновата не меньше. Надо было сразу сказать, как только снег пошел: все, поехали домой. Но ведь не хотелось же, такая красота, вдвоем, никого вокруг. А Женька пытался сделать приятное.
Нет. Никто не виноват. Так получилось. Главное – чтобы все обошлось. Чтобы с ним ничего не случилось. Я-то ладно, не пропаду. Точно так же дойду на лыжах до дороги, только днем. Выберусь. А вот Женька… лишь бы с ним все было в порядке.
Тут мне в голову снова лезли всякие кошмары, накрывало паникой, и я начинала скулить сквозь слезы.
Нет, пожалуйста, пожалуйста! Пусть ничего плохого не случится. Потому что он мне нужен. Очень нужен. Твою же мать, это будет слишком подло, ведь у нас все только началось и так хорошо шло.
Я сворачивалась на диване калачиком под тулупом, пахнущим псиной, снова вскакивала и бродила по комнате. Сгрызала шеллак с ногтей. Выходила на крыльцо и размахивала телефоном, пытаясь поймать связь. Ну ведь смог как-то Женька в новогоднюю ночь, почему бы еще раз не случиться чуду? Поворачивалась в ту сторону, где за метелью в темноте пряталась церковь, и молилась – коряво и неумело, как могла. А потом ругалась, как пьяный сапожник, извозчик, боцман и хер знает кто еще.
Время в телефоне сошло с ума. Мне казалось, что прошло уже трое суток, но дисплей уверял, что всего три часа. И, кстати, телефон плавно разряжался, а зарядка осталась в машине. А ключи у Женьки. Ну совсем трындец.
К концу четвертого часа я догрызла ногти, забилась под тулуп и впала в прострацию. Уже не ждала. Хотя нет, ждала, но утра. Чтобы встать на лыжи и идти к дороге. А телефон, кстати, к тому времени разрядится. Так что идти придется не десять километров, а все двадцать. И просить уже не вытащить машину, а искать Женьку. Если, конечно, не найду его на дороге сама – замерзшего. Или объеденного волками.
О господи!..
Сколько еще прошло времени? Кажется, я задремала, потому что от шума подскочила, как от толчка.
Показалось?
Нет! Действительно где-то вдалеке натужно ревел мотор.
Набросила куртку, выскочила на крыльцо и увидела за снежной завесой тусклый свет фар. Проваливаясь по колено, пробралась к утонувшей в сугробах ограде – одновременно с рычащим гусеничным вездеходом. Женька выпрыгнул из кабины, и я рванула к нему так, словно он вернулся с пятилетней войны. Увязла в снегу, чуть не упала, вцепилась в него, шмыгая носом.
Мы целовались как сумасшедшие.
- Олечка, не плачь, все же хорошо, - шептал он, стряхивая снег с моих волос.
Вездеход басовито гуднул.
- Шесть секунд, - крикнул Женька. – Оля, бери лыжи, а я сейчас все закрою. Печка прогорела?
- Прогорела. Жень! – я схватила его за рукав. – Не надо. Давай до утра останемся. Хватит уже приключений. Ночь, снег. Завтра по свету поедем.
- Нет, Оль, не получится. Машину на дорогу вытащили. Утром лесовоз пойдет и просто ее в канаву спихнет. К тому же оттепель, раскиснет все, снова завязнем. Не бойся, Геннадий вперед поедет, мы за ним, до самой трассы. Если что – подхватит на трос.
От мысли, сколько пришлось отсыпать Геннадию за помощь, мне стало дурно. Да, уикэнд получился бриллиантовым. Но, в конце концов, оно того стоило. Если, конечно, не брать в расчет, что я чуть не рехнулась. Да и парень у меня вроде как босс, сильно не обеднеет. Приятный бонус, чего уж там.
Лыжи прицепили сбоку, забрались в кабину. За рулем сидел бандитского вида мужик в шапке с косичками. На мое робкое «здрасьте» зыркнул, но не ответил. Потянул рычаг – и вездеход рывком взял с места. До самой дороги я сидела, держась за Женьку так крепко, как будто он мог снова исчезнуть. Ехали молча, да разговаривать и не получилось бы – мотор ревел так, что закладывало уши. Наконец выбрались из леса и пересели в Кота.
До поселка ползли почти час, держась строго за Геннадием. Все так же молча. Меня мелко потряхивало: я все еще не могла поверить, что обошлось. Даже ущипнула себя пару раз, чтобы убедиться: нет, не сплю, на самом деле выбрались. Перед поворотом на шоссе Женька остановился, вышел, о чем-то поговорил с хозяином вездехода, потом они пожали друг другу руки, и только тогда я наконец по-настоящему выдохнула. И снова потекли слезы – на этот раз от облегчения.
- Оль, ну все, не надо, пожалуйста, - попросил Женька, выруливая на трассу.
- Да-а-а, - выла я, - ты не представляешь, как я испугалась.
- Ну елки, утром дошла бы на лыжах до карьера, позвонила бы своему Федору. Приехал бы за тобой.
- Дурак! – я от души треснула его по колену. – Я за тебя испугалась. Я-то дошла бы. А вот ты… Пошла бы – а там… от козлика рожки до ножки.
- Оль, я, знаешь, сам испугался. Иду, иду, снег все сильнее, на лыжи липнет, связи нет и нет. Хрен знает уже куда иду, то ли по дороге, то ли свернул где-то на просеку. Ни рук, ни ног, ни рожи. То ли ветер воет, то ли волки. Все, думаю, капец, приплыли. Хоть садись в сугроб и замерзай на хрен. Нет, надо идти, говорю себе, а то Оля там уже по потолку бегает.
- Еще как бегает! А надо-то было всего-навсего до утра подождать. Вместе и пошли бы потихонечку.
- Ну ты же знаешь, когда хорошая мысля приходит? – хмыкнул Женька.
- Знаю. Опосля.
- Ну вот… Слышу, вроде, шум. И свет сзади. Лесовоз. Как он меня не размазал только. Довез до поселка, а там уже подсказали, куда идти. Геннадий этот сначала уперся, у него там гости были, еле уломал.
- Дорого уломался?
- Дорого. Неважно. Главное – все позади.
Он свернул на обочину, остановился, подтащил меня к себе и долго-долго целовал. Не бешено, как до этого, но так, что внутри все замирало и дрожало.
- Ладно, поехали, - я осторожно оттолкнула его, с большим трудом заставив себя. – Еще пилить и пилить.
До дома мы добрались в третьем часу ночи. И даже чаю выпили с бутербродами. На все остальное забили. Залезли в постель, обнялись и тут же уснули. Я, правда, успела еще подумать, что надо будет утром позвонить Федьке и отпроситься на денек. А проснулась от того, что стало жарко. Очень жарко.
Я словно на печке спала. Точнее, обнимала печку. Женька дышал тяжело, с присвистом, и жаром от него несло очень так нифигово. Выбравшись из постели, я достала из тумбочки инфракрасный термометр, осторожно приложила к его лбу.
М-да… даже с погрешностью в полградуса, тридцать девять и две – это не есть гуд. Вот совсем. Нагулялся под снежком.
Часы показывали без десяти семь. Отключив будильник, я написала Федьке:
«Федул, извини, мне забибись как нужен на сегодня отгул».
У меня, между прочим, куча переработок, и я никогда ничего не требовала. И вообще за ним должок.
“ОК”, - прилетело через пару минут.
И что теперь? Будить или подождать, когда сам проснется?
Пока я думала, Женька приоткрыл глаза, поморщился, снова закрыл. И просипел:
- Че ж так хреново-то?
- Наверно, потому, что заболел.
Он хотел что-то сказать, но закашлялся.
- Черт, горло болит. И голова.
- И температура тридцать девять, - добавила я.
- Откуда ты знаешь? – вредным тоном поинтересовался Женька.
Я дернула подбородком в сторону термометра на столе и достала из тумбочки человеческий, ртутный. Встряхнула и сунула ему под мышку.
- Только не говори, что самдураквиноват.
- Да, вообще-то, не собиралась, - я пожала плечами. – Ты сам сказал.
Надувшись, он натянул одеяло по самые ноздри. И я поняла, что попала. Мужик Простуженный – это адово зло. Папа мой – человек стойкий и терпеливый, однажды со сломанной ногой километра три прошел, на палочку опираясь. Но стоило градуснику насплетничать про тридцать семь и две… Ну вот реально, хотелось пристрелить из милосердия. Чтобы не мучился. Похоже, тут то же самое. Да нет, похуже.