больше думать и говорить о нем.
— Ты уж точно! Прости, Манюсь, но в этом случае я считаю себя вправе запретить тебе видеться с этим человеком. С любыми другими — дружи на здоровье… ну… желательно в моем присутствии, конечно…
Я хихикнула и мягко чмокнула его в щеку. Он же этим недопоцелуем не удовлетворился и, поймав мои губы, долго терзал их, так что под конец они горели огнем.
— Люблю тебя, Машенька моя, я так тебя люблю, невыносимо просто… — горячо прошептал Глеб на одном дыхании, стискивая меня и гладя большими теплыми ладонями по спине.
Я испуганно замерла от этого признания. Не то чтобы это была большая и неожиданная новость, но теперь я растерялась. Глеб тоже немного напрягся, но потом сказал почти непринужденно:
— А ты не говори мне такого. Пока сама не захочешь. Договорились?
Но ответить не дал — снова припал к моим губам и целовал целую вечность. И как же мне хотелось, чтобы эта вечность не заканчивалась!
Говорить я и впрямь была пока не готова, но мне отчаянно хотелось слушать. Признания, нежности, комплименты — всего этого хотелось безудержно. Поэтому я спросила:
— Глеб, а давно ты… мм… в меня влюблен?
Он слегка поморщился, но ответил:
— Ну… точно не знаю, но думаю, примерно лет десять.
— Что?! — я даже задохнулась от изумления.
— Нет, я понимаю, что мы были детьми и любовь — это слишком серьезно для такого возраста, но думаю, я был максимально близок к этому состоянию, насколько может быть близок десятилетний мальчишка. Ты у меня половину сердца занимала, поэтому и было так тяжело, когда пропала. Поэтому сейчас, когда я увидел тебя взрослой, много времени мне не понадобилось…
— И все же… сколько?
— Манюсь, ну не пытай меня!..
— Почему? Мне очень-очень хочется знать..! Глебушка, ну пожалуйста!
— Давай лучше целоваться, я в этом увереннее себя чувствую, чем в болтовне.
— Целоваться — обязательно, но я хочу услышать. А еще тебе не помешало бы побриться… — последнее замечание я произнесла совсем тихо, скромно опустив глаза.
— Черт! Совсем не подумал… Хочешь, я прямо сейчас схожу и побреюсь?
Я замотала головой:
— Лучше скажи.
— Что?
— Ну, про любовь…
Он засмеялся и слегка пощекотал меня, не переставая обнимать:
— Женщины любят ушами?
Я пожала плечами:
— Наверное.
— Ну ладно. Что ты там спрашивала?
— Когда я приехала в Филимоново взрослой, через сколько дней ты понял, что я тебе нравлюсь?
— Дней..?
Он прищурился, что-то вычисляя:
— Так, двадцать четыре умножить на шестьдесят…
Я выпучила глаза, не понимая, что он считает: я тут и двух недель не провела…
— Через пять тысяча четыреста сороковых дня примерно.
— Чего?!
— Я говорю, не дней, а минут. Примерно пять.
Еще некоторое время в моем мозгу натужно скрипели шестеренки, а потом я наконец поняла:
— Пять минут?! То есть, ты только и успел, что повалить меня на землю под вишней, как уже влюбился?!
— А ты думаешь, это так сложно, что надо прежде пройти огонь, воду и медные трубы? Ты бы себя видела… Мужчины, в отличие от женщин, глазами любят.
— То есть, тебя только внешность моя интересует? — чуть было не надулась я.
— Манюсь, ну не говори глупости. Это просто первое, на что парни внимание обращают, но характер-то твой я уже знал.
— Может, я изменилась с детства…
— Да, изменилась. Но только в лучшую сторону. Ты такая красивая, и хорошая, и… наивная. Но это очень естественно для тебя. Я обожаю все эти твои девчачьи качества.
Я зарделась от удовольствия и спрятала пылающее лицо у него на плече. Пробормотала скромно:
— И разве я такая уж красивая…
— Это мы уже обсуждали. Ты самая красивая девушка из всех, кого я встречал.
— А у тебя много их было?
— Оо, Маш, давай не будем об этом.
— Возможно, так будет еще хуже! Я себе чего-нибудь навоображаю…
— Тогда я тебе так скажу: до тебя я толком не влюблялся. Не знаю, почему. Но, вот, правда, даже целоваться не любил. А от тебя… кажется, совсем бы не отрывался ни на минутку.
Он тут же принялся подтверждать свои слова действиями, позабыв о моих жалобах на щетину. Впрочем, я и сама о них забыла — так было сладко. От Глеба пахло ягодами и мужским дезодорантом, а его поцелуи были мятными на вкус. От всего этого у меня кружилась голова, отнимались руки и ноги, я тонула в какой-то бесконечной нежности. Глеб усиливал это ощущение, без конца поглаживая руками разные части моего тела и запуская пальцы в шевелюру.
— Обожаю твои огненные волосы, — прошептал он, зарываясь в них носом, а потом вдруг обжег поцелуем шею.
Я вздрогнула от воспоминания:
— Все это были только отговорки! Про тропические сны и то, что я целую твоего брата и сестру…
Глеб рассмеялся:
— Марусь, ну как можно быть такой наивной? Ни один парень не станет целовать тебя ни в какое место, если только не питает серьезного интереса как к девушке.
— Почему же ты не сказал мне честно все как есть?
Он потупился:
— Хотел. И поцеловать в губы — тоже, до навязчивой идеи. Но… боялся. А вдруг рассердишься, прогонишь? Что мне тогда делать? Сдохнуть от тоски… Марусь, я не могу представить свою жизнь без тебя, хоть убей. Не отпущу тебя и не отдам никому. Ни за что!
— Глупый! Я никуда и не собираюсь…
И мы опять затихли в блаженном соединении.
ГЛЕБ
Я никак не мог насытиться Машиными губами. Чем больше мы целовались, тем сильнее мне хотелось. Еще и еще. Казалось, этот голод невозможно утолить. Манюся храбро и самоотверженно подставляла свои нежные губки под мою трехдневную щетину и не позволяла сходить побриться. Не отпускала. Ну, или это мне так сложно было оторваться от нее, позволить выскользнуть из моих рук. Я чувствовал такое неимоверное облегчение, будто уже почти смирился с тем, что мне оторвали руку, или ногу, или вообще, половину тела, а она вдруг взяла и отросла заново. Не знаю почему, но я верил ее словам, верил безоговорочно. Мне достаточно было взглянуть в ее очаровательные зеленые глазки — и все сомнения отступали. Она моя, только моя, между нами больше нет никакой пропасти под названием «дружба», или «Денис Уваров», или еще черт знает что. Она согласна быть моей любимой, она не пытается выбраться из моих рук, она сидит у меня на коленях, обнимает и послушно, даже с удовольствием, подставляет свои сладкие пухлые губки, о которых я мечтал все время с тех пор, как она
