ремень:
— Ты где шляешься по ночам, паскудник?
— Бать, ты же не серьезно? — возмутился я. — Я давно не ребенок, чтоб меня пороть!
— Ничего… — пробормотал он со злостью. — Восемнадцати еще нет, имею право…
— Так через две недели будет, бать!
— Вот будет — и гуляй на все четыре стороны, дурья твоя башка!
— Да что я такого сделал-то?
Не в первый раз я дома не ночевал, но прежде отец так не реагировал.
— Он еще спрашивает! А ну признавайся, спортил девку?
— Чего?!
— Машку соседскую, с ней был?
— С ней. Только я ее пальцем не трогал, бать, клянусь! Ну, то есть, целовались, конечно, ну и все!
— Клянешься? — махом остыв, отец нахмурил бровь. — А ну-к, перекрестись!
Я вздохнул и сделал то, что он просил. Я отнюдь не был так религиозен, как мои родители, но все равно имел уважение к крестному знамению, не стал бы богохульствовать, и он это знал.
— Ну ладно, — крякнул отец и стал заправлять ремень обратно в штаны. — Но чтоб и впредь…
— Да я знаю, бать, я бы сам не стал. Она для меня… Я ее… — я нахмурился и, густо покраснев, опустил голову.
— Это хорошо. Я так и надеялся, но знаю ведь, дело молодое… Смотри мне.
Я кивнул, глядя на него серьезно и открыто.
— Что ж, — ответил он мне заинтересованным взглядом, — жениться хочешь?
— Хочу… — вздохнул я. — Да мелкий больно. И, это… не обеспеченный.
— Это дело наживное. Главное, Глеба, работай, не покладая рук. А что до возраста, то в прежние времена в крестьянских семьях и раньше женились. И в 16, и в 15…
Его неожиданная поддержка подняла мне настроение.
— Ладно, — улыбнулся я. — Разберемся.
МАША
Я сидела на постели с опущенным взглядом и бешено колотящимся сердцем, а мама смотрела на меня с нескрываемым осуждением. Я не совсем понимала ее: она же сама чуть ли не уговаривала меня стать девушкой Глеба, а теперь недовольна. С другой стороны, конечно, на ночевку в мою спальню она его не приглашала…
— Машуня, скажи честно, — попросила мама, — было у вас?
Я вся вспыхнула и, наверное, покрылась, яркими розовыми пятнами. И решительно замотала головой:
— Нет, конечно, мам, ты что! Мы… мы только этой ночью… мм… объяснились!
Ее плечи облегченно опали, будто до этого держали большую тяжелую глыбу.
— Доченька, вы уж… это… не торопитесь… — она тяжело вздохнула, и губы ее дрогнули. — Я знаю, ты уже совершеннолетняя и, наверное, считаешь себя взрослой…
— Вовсе нет! — горячо перебила я ее. — Я о ТАКИХ вещах вообще не думаю. И Глеб… тоже ничего ТАКОГО не говорил и не делал.
— Хорошо… это хорошо… Что ж, я так и думала, что он хороший мальчик и ему можно доверять, поэтому и удивилась так, обнаружив его в твоей спальне…
— Мам, ну ты же видела, он спал на полу возле кровати, совсем одетый… Честно говоря, я даже не слышала, как он ко мне забрался. Спала, как убитая. Мы с ним так поздно разошлись, точнее, рано, на рассвете…
Мама прижала ладошку к губам и улыбнулась:
— Господи, чудно-то как… Кажется, только что тебя на руках качала — и вот ты уже взрослая и влюбленная, болтаешься с мальчиком где-то ночью…
— Не где-то, а в соседнем дворе.
— А из-за чего вы повздорили в субботу?
Я махнула рукой:
— Это было недоразумение!
— А сегодня что он тебе сказал? Признался в любви?
Мои щеки, еще не успевшие остыть после прошлого приступа смущения, загорелись с новой силой. Я кивнула, пряча глаза. Мама обняла меня, крепко прижав к себе, и прошептала:
— Я видела это, еще тогда, когда он бегал к тебе, а ты держала его на расстоянии. Малышка, держись за него. Этот человек станет всегда беречь тебя и заботиться о тебе. Много, очень много мужчин ты встретишь еще на пути, не разменивайся на них. Будь верна — и Бог подарит тебе такое счастье, о каком другие только мечтают. Это трудно, но хорошие вещи легко не даются. Запомни это, пожалуйста.
Я кивала, глотая слезы благодарности и умиления. Дядя Сергей позвал нас из кухни, и нам пришлось прервать этот трогательный материнско-дочерний разговор. Смущенно улыбаясь друг другу и поспешно отирая щеки, мы вышли из комнаты.
— Этто еще что за реки счастья? — нахмурился отец.
— У нашей Машенции появился официальный кавалер! — зачем-то объявила мама. Я посмотрела на нее недовольно, но она только улыбнулась в ответ.
— Мда? И кто же?
В этот момент в дверь постучали. Киря понесся в прихожую — он часто так делает, хотя открыть входную дверь ему пока не удается. Я побежала следом и замерла на пороге — там уже стоял Глеб, сияющий, как хромированный чайник. Он не дождался хозяев и сам распахнул дверь, а меня сразу поймал в объятия.
— Здравствуйте! — с широкой улыбкой, радостно крикнул парень моей семье, утянул меня на крыльцо и захлопнул дверь. — Привет, Манюся…
Дальше последовал шквал поцелуев и объятий, в коротких перерывах Глеб пытался что-то сказать, но я сама же прерывала его, жадно впиваясь губами в его лицо — на этот раз очень гладкое и мягкое.
О, как же мне хотелось, чтобы он остался со мной на целый день! Ради этого я согласна была забыть про еду и сон, лишь бы мой парень не выпускал меня из рук…
— Ты не уйдешь?.. Останешься?.. Глебушка… — прошептала я в промежутках между поцелуями, но он отрицательно покачал головой:
— Нет, прости, Марусь, мне надо бежать… Просто я не смог уехать, не поцеловав тебя. И вот еще… — он достал из-за моей спины букетик колокольчиков, в котором цветы перемежались веточками клубники с красивыми средними красными ягодками.
— Выдумщик! — пробормотала я в букет, сама не своя от радости. — Зачем ты залез ко мне ночью? Почему не разбудил?
— Прости, Манюсь. Тебя ругали?
— Нет, не очень.
— Это хорошо… Вечером поговорим, ладно?
Я кивнула, не стала сыпать соль на рану — он и сам хочет остаться, но долг прежде всего. Ничего, успеем еще наговориться и нацеловаться — у нас целый месяц впереди.
Он еще разок припал губами к моим и прямо в них прошептал:
— Я уже скучаю!
А потом убежал.
— Так-таак… — пробормотал дядя Сергей, увидев меня раскрасневшейся, растрепанной и со сбитым дыханием. — Все ясно с вами, барышня. Давайте-ка установим правила. Времени вам до двенадцати,
