Сейчас она живет у меня. Ди не говорила? Наверное, забыла во всей этой суете.
Я сжимаю зубы, пытаясь не злиться. Может, эта его привычка говорить в непринужденном тоне правду и не так уж плоха сама по себе, но я почти уверен, его немало били за это в юности.
– Пытаетесь таким образом дать мне понять, что даже после увольнения будете присутствовать в моей жизни? – все же спрашиваю.
Мелехов вздыхает, присаживаясь на подоконник и рассматривая меня.
– Нет, я пытаюсь сказать тебе, что прятать голову в песок – не решение проблемы. Я уже есть в твоей жизни, и увольнением ты от меня не избавишься. Допускаю, что тебе нужно время, чтобы остыть и прийти в себя, даже готов дать мини-отпуск, чтобы ты мог все хорошенько обдумать.
– Я уже обдумал.
– Назло мамке отморожу нос, – бормочет Мелехов, отчего я злюсь еще больше. – Кого-то мне это напоминает.
Мой взгляд тяжелеет.
– Если хотите сказать, что я похож на вас, то лучше не надо. Вы мне не отец.
– Так, все еще сложнее. Дим, я знаю, что во многом виноват в той ситуации с твоей мамой. Но все-таки я не знал, что ты мой сын. Если бы хоть на секунду допустил такую мысль, я бы действовал. Я понимаю, что тебе трудно принять новую реальность, и не претендую на роль твоего отца. Я им не был и не стану в полной мере никогда. Ты уже как минимум слишком взрослый, чтобы мы начинали игру в дочки-матери. Но я есть, вот он я. И от того, что ты просто взял меня и вычеркнул из жизни, я не канул в небытие. Я остался на этом же месте со своими эмоциями и мыслями, на которые ты тоже имеешь влияние. Так попробуй вместо детской горячки успокоиться и взять ответственность за существующую реальность на себя. Потому что люди, которые вокруг тебя, так или иначе живут тобой, а не только с тобой.
Я бы мог, наверное, что-то ему ответить, разложить по полочкам, или просто нагрубить, но внезапно эти слова бьют по-больному. Потому что я соотношу их с Мариной. С девушкой, которая восемь лет делила со мной жизнь, которую я бросил, и так и не набрался сил позвонить. Спросить, как она, чем-то помочь, решить бытовые вопросы…
Мелехов был прав: я просто вычеркнул ее, потому что так проще. Но проще не всегда правильно. Проще – это только попытка избежать неудобства, боли, дискомфорта.
Я отчетливо увидел Марину, одиноко сидящую в нашей квартире, которая вся – сплошное напоминание об этих восьми годах. Каждый предмет – как раскаленная поверхность, коснешься взглядом и горишь в воспоминаниях. Я предпочел выбросить все это разом, но на самом деле не выбросил, я перекинул это на нее. И это неправильно, жестоко и эгоистично. Марина такого просто не заслужила.
Все эти мысли сбивают мою уверенность. Я переключаюсь на другое и теперь не знаю, как вести разговор с Мелеховым. Он ведь говорит разумные вещи, как обычно. Но я просто не могу представить, что изо дня в день мы будем с ним работать, и что он будет видеться с мамой и с Ди. Может, еще ужинать вчетвером будем ходить? Вот уж семейная идиллия. Мелехов и женщины, с которыми он спал.
Я осознанно отгоняю эти мысли прочь. Было бы проще, не знай я всей подоплеки о той неделе, не знай, какое сильное влияние оказывает Мелехов на Ди. Но я знаю, помню каждую эмоцию на ее лице, когда она рассказывала о нем. И вижу, что ничего не изменилось в этом плане. Может, она и влюблена в меня, но это никак не влияет на то, что Мелехов для нее идеал.
Хрен знает, может, это униженное самолюбие или неуверенность в себе, но я не хочу тягаться с ним за ее внимание.
– Знаешь, – подает Мелехов голос, когда я так ничего и не произношу. – Поезжай домой. Ну или еще куда-то. Считай, до конца недели ты в отпуске. Если к его окончанию надумаешь уйти, так тому и быть. Я засчитаю тебе эту неделю рабочей и не буду удерживать.
Мы смотрим друг на друга, и от того, что он сейчас такой хороший и такой молодец, мне еще гаже. Сложно ненавидеть того, кто пытается тебе помочь.
– Хорошо, – киваю я, он кивает в ответ. Уже дойдя до двери, останавливаюсь и все же добавляю: – Спасибо.
Мелехов только снова кивает.
В квартиру я захожу с дурацким волнением внутри. Марина на работе, и я чувствую себя почти вором, словно пробираюсь на чужую территорию. Сразу же сжимается сердце: гостиная заставлена коробками, на нескольких, стоящих в углу, маркером написано «Д». Аккуратно заглянув внутрь, вижу свои вещи.
Я был прав, Маринка прожила всю нашу жизнь через сбор вещей одна. Достаю из коробки рамку с фотографией. Ей лет пять, мы с Мариной дурачливо улыбаемся. Я даже умудряюсь перенестись в то мгновенье, почувствовать жаркое лето, сухой воздух и шум проезжающих машин, рядом с террасой была оживленная улица.
Мы были тогда счастливы, правда ведь были. Не могу я на сто процентов заявить, что все эти годы меня только ломали и меняли. Нет, было ведь и много хорошего. Пусть мы расстались, но все это никуда не денется, оно останется с нами.
И это тоже нормально, иметь прошлое, думать о нем, иногда погружаться в забытые моменты. Просто не надо погрязать, надо идти дальше. И нам с Мариной придется идти дальше по отдельности. Но я не хочу, чтобы между нами осталась только ненависть. Хочу, чтобы осталось и то хорошее, что было.
Я не спеша дохожу до ее места работы, зная, что через десять минут Марина выйдет на обед. И когда она появляется, даже немного робею. Она выглядит идеально, как и всегда. Строго одета, неброский макияж, уложенные волосы, на лице легкая улыбка, спина прямая.
Только поймав ее взгляд, понимаю, что на самом деле все это маска, за которой она прячется. Она никому не расскажет о своем горе, о том, что ей плохо и больно, потому что не захочет грузить, или терять устоявшийся образ. Будет справляться со всем сама, в одиночестве плакать по ночам, а утром снова выходить из дома с гордо поднятой головой. Но вот в этом одном быстром взгляде на меня я увидел все то, что она прятала, пока Марина не пришла в себя и снова не нацепила непроницаемую маску учтивой вежливости.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она,
