расставаться.
— Мне жаль, — погладила она его по щеке.
— И мне… жаль, — поцеловал он её пальцы.
— Да, загляни вечером под подушку, — улыбнулась она, махнула рукой и вошла в дверь таможенной зоны.
По всему дому она оставила ему записки с милыми пустячками, словами поддержки и пожеланиями. Она тоже хотела быть не просто его любимой девушкой, но и другом.
Как бесконечно он был прав: больше всего на свете нам не хватает именно друзей — тех, кто всё про нас знает, и всё равно любит и принимает такими, как есть.
«Закрой глаза, — написала она. — Представь, что у тебя есть дочь. Представь, что она встречается с таким, как ты. Ты улыбнулся? Да? Не меняйся!»
Больше всего это было похоже на сон, когда она вдруг приехала.
Когда была рядом. Когда…
Вадим оглянулся в пустой комнате. Именно пустой она теперь и казалась без неё.
— А я предупреждала, — сказала Ирка. — Но раз уж ты сам так решил — пусть. Пусть всё везде напоминает тебе обо мне.
— Да, чёрт побери! — уверенно заявил он. — Да! Пусть во всём мире не останется ни уголка, в котором я мог бы от тебя спрятаться. Я оптимист, Ира. Я верю: всё у нас сложится. Не вижу ни одной причины, почему нет.
— Ты мазохист, Воскресенский, — возразила она, ему показалось не всерьёз. Что всё у них по-настоящему, надолго, навсегда Ирка и сама понимала. И знала — сложится, хотя, конечно, не предупредить не могла. — У оптимиста стакан наполовину полон, у пессимиста — наполовину пуст, а у мазохиста — наполовину в жопе. А я та ещё фисташка, Вадим, не расщёлкнутая.
— Хочешь сказать, ты мне не по зубам?
— Иногда я сама себе не по зубам, — вздохнула она.
Удивительно, что они за эту неделю ни разу не поссорились. Словно взяли тайм-аут.
Один раз только в ресторане, когда она пошла танцевать с каким-то настойчивым мужиком, Воскресенский не удержался — и стал выговаривать ей на обратном пути в машине.
— Чёрт побери, Вадим! — вспылила она. — Ну, пошёл бы танцевать со мной сам! Но ты же отказался!
— Но ты могла бы не идти совсем.
— С чего бы? Может, мне и оливки не есть, потому что ты их не любишь, и пузыри из резинки не дуть, потому что ты не умеешь? Просто прими это — на меня всегда обращают внимание. Хоть в рясу меня обряди, хоть в рубище, а уж в платье с открытой спиной — и подавно. И думаю, тебе должно быть это приятно. Потому что они только смотрят и облизываются, а спишь со мной ты.
— Наверное, должно, — вздохнул Вадим. — Но нет, потому что ты ведёшь себя так, словно сегодня с тобой сплю я, а завтра это можешь быть он. Ты даёшь повод и надежду.
— Да ни хрена я не даю! Ты просто судишь, как мужик.
— Так я и есть мужик.
— А мужик равно «в вечном поиске», — отрезала она.
— Я никого не ищу, — качнул головой Вадим. — Я уже нашёл. Тебя.
— Я имела в виду не только бабу, но и всё остальное тоже: правду, справедливость, ответы на какие-то вечные вопросы, возможности, истину в вине и так далее. И даже если бабу уже нашёл, начинаешь искать, с кем бы её оспорить, кто на неё не так посмотрел.
— Нет, я не ищу с кем бы за тебя подраться.
— Вот и не ищи. И закроем тему. Охрану ко мне приставлять не надо, по яйцам я могу врезать и сама. Но в паранджу рядиться не буду — и не мечтай. Я не доступная. И ты не порть себе нервы пустыми переживаниями. Не заставляй меня тебя провоцировать.
Этот разговор снова всплыл у Вадима в памяти, когда спустя неделю после её отъезда вдруг позвонил Макеев.
— Слушай, бро, я тут в Москву по делам на пару дней лечу. Не против встретиться?
— Не знаю, смогу ли я, — хотел отказаться Вадим.
— Ты постарайся. У меня тут для тебя информация кое-какая. Думаю, тебя заинтересует.
— Лёх, если ты опять про Ирку…
— Я же вроде не полный идиот, с первого раза понимаю, — ответил он. — Это про тебя.
— Про меня? — удивился Вадим, но Макеев уже повесил трубку.
В тот же день вечером Вадим спросил у Ирки:
— Что ты имела в виду, когда сказала «не заставляй тебя провоцировать»?
Она вспомнила не сразу, но потом поняла.
— Начну издалека. Расскажу тебе историю о своём отце, — чем-то хрустела она в трубку, но Вадим научился не обращать внимания на шум. — Однажды мы с ним гуляли по парку. Мне было лет шесть. Стояла глубокая осень, фонтаны уже отключили, но он показал на бортик: «Хочешь спрыгнуть? Я тебя поймаю». У меня был такой период: я отовсюду прыгала. И чем больше мама ругалась, тем выше препятствия я выбирала. Самое смешное, в тот раз я прыгать не хотела. Но отец предложил, и я полезла. Забралась. Оттолкнулась. А он не поймал. И не собирался. Я разбила коленку, разревелась, а он даже утешать не стал. «Никогда не делай то, чего не хочешь, что бы тебе ни предложили», — сказал мне тогда отец.
— Мне кажется, это был больше урок доверия, — ответил ей Вадим. — Никому не доверяй. Ведь ты поверила, что он тебя поймает.
— И это тоже. Хотя отцу я доверять не перестала, знала, что в любом другом случае он бы меня поймал, а это был урок. И очень тяжёлый урок. Самый жестокий, что преподал мне отец. Можно сказать, я усвоила его сразу и навсегда. Не доверяй. Не делай того, что не хочешь. И ещё один очень важный момент, что я поняла позже. Если бы мама не ругалась, не боялась за меня, я бы не стала прыгать. Но она сердилась, и я прыгала, пока она не махнула рукой и перестала обращать на меня внимание.
— Если я буду ревновать — ты будешь меня провоцировать? Ты это хочешь сказать?
— Я или не я, — вздохнула она. — У тебя так много завистников,
