маме.
– Что показывают? – спрашиваю у Дикаева, который все еще не может определиться с выбором.
– Спроси, чего не показывают… – ворчит он. – Мяса нет. Будут одни овощи.
И в голосе его столько муки, что это угарно.
– А это что? – я тычу пальцем в, судя по виду, свиную вырезку.
– Это оно? – ужасается Кирилл.
– Девяносто процентов вероятности, – подтверждаю. – Остальные десять приходятся на индейку.
– Индейку? – шокирован Кир. – Это что-то диетическое?
Приблизительно таким тоном монашка упоминала бы журнал «Плэйбой».
– Это птица, Дикаев. Просто птица. Куриц же ты не боишься?
– Нет, – хмурится он и закрывает морозилку. – Я храбрый портняжка, но я этому не доверяю. Пойдем старым проверенным путем. Овощи и сыр.
Нет, вы посмотрите на него. Ну мне овощи норм. Я в таком благостном расположении духа, что даже вызываюсь Кириллу помочь.
Правда, в этот раз он готовит с какой-то космической скоростью. Пока я домываю последний кабачок, он уже все остальное покрошил. Еще пять минут и все отправляется в духовку. Выставив таймер и автоотключение, Дикаев зловеще надвигается на меня.
– А кому это было весело, пока я разговаривал с твоими родителями? – грозно спрашивает он.
И руки растопыривает так, что мне сразу становится ясно, что будут щекотать.
– Тебе показалось, – я пячусь, но, не привыкнув к планировке, быстро оказываюсь в ловушке.
Повизгивать я начинаю еще до того, как Кир нападает на мои ребра. Он безжалостен и доводит меня щекоткой так, что ноги не держат. Никакого сопротивления я оказать не могу, и Дикаев подхватывает меня и тащит опять в комнату.
– Мы же хотели поесть… – все еще всхлипывая от смеха, пытаюсь я воззвать к его разуму.
– Не готово еще, зато я готов.
И придавливает меня своим телом. Бесстыжие руки забираются под футболку, которую мне выдали взамен свитера. Я-то думала, что это забота обо мне, чтобы не перегрелась, а сейчас понимаю, что это целенаправленная диверсия. Под футболкой удобнее все тискать.
Хочу подколоть Кира на эту тему, но он решает, что настало время целоваться, и мне сразу становится не до смеха.
Словно кто-то переключает тумблер.
Секунда, и мы превращаемся в одержимых, пьющих дыхание друг друга. Дикаев обнимает крепко, но мне мало. Надо еще сильнее, еще крепче. Мне нужны его губы везде. Его голод передается мне, внутри меня растет потребность прорасти в Кире.
Футболка все-таки мешает, и Дикаев от нее избавляется. Он целует мою грудь, и я с запозданием понимаю, что джоггеры ползут вниз.
Запоздалая мысль, что надо бы остановить Кира, тает, когда дорожка из поцелуев пролегает от груди к животу. Предвкушение заставляет мой язык онеметь. Сейчас Дикаев сделает мне сладко. Разве могу я остановить его в такой момент?
Весело ей.
Хиханьки да хаханьки.
Кабачок она моет.
Зараза.
Отомщу. Надругаюсь. Пощады просить будет!
Но это же Истомина…
Кто еще над кем надругается…
Она так визжит и хохочет, что это действует на меня, как виагра.
А стоит мне придавить ее извивающееся тело своим, как в жертву мгновенно превращаюсь я. Кровь ударяет в голову. И не только туда.
Коза целуется, выгибается, охотно подставляет грудь моим губам и явно получает удовольствие. И я нихуя не могу остановиться. Мне нужны ее хриплые стоны.
Из-под ресниц Олька смотрит так, что это толкает меня на крайние меры. Хитринка в синих проказливых глазах и то, как Истомина облизывает губы, срывает мне башню. Она и так стояла нетвердо, в отличие от члена, а сейчас она вообще Пизанская. А то и Вавилонская. За одну минуту до падения. Мне, сто пудов, потом будет худо, но бля…
Целую подрагивающий живот, трусь об него щетиной, с наслаждением наблюдая розовые следы. Всю пометить, заклеймить. У меня до сих пор ощущение, что в любой момент коза фыркнет, топнет ножкой и унесется в дальние дали. И это чувство заставляет меня держать Ольку крепче.
Тяну вниз абсолютно лишние между нами трикошки, а Истомина только попку приподнимает, чтобы легче снимались.
Отрава. Заноза.
Трусишки нам тоже ни к чему, и они отправляются в изгнание вслед за штанами. Смущаясь, Олька закрывает ладошками лицо, а ножки раздвигает… Крышу сносит напрочь от этого сочетания покорности, развратности и стесняшек.
Истомина пахнет сексом. Это пиздец.
Погладив дрожащими руками внутреннюю сторону ее бедер и полюбовавшись блестящей от соков промежностью, я приступаю к мести. Кое-кто должен ответить мне за эту жуткую неделю. И за то обещание, которое я вынужден был дать. Но хер пойми, кто страдает больше.
Непохоже, чтоб Олька возражала против этого наказания.
Погружаю язык между набрякших потемневших малых половых губ и провожу снизу-вверх, собирая смазку и в конце пути надавливая на чувствительное место. Прерывистые вздохи, доносящиеся до меня из-под закрывших лицо ладоней, заводят меня похлеще любой порнушки. Но мне мало.
В ушах шумит, перед глазами проносятся сцены из нашего первого раза, член ноет, требуя насадить на него тесную Олину дырочку, и никакие уговоры, что нам не светит влажный рай, на него не действуют.
Дьявол за левым плечом нашептывает, что отношения – это равноправие и взаимовыручка. Я Оле руками приятно сделал, и она мне подрочила. Сейчас я ее вылижу до размягчения мозга, может, и она ртом меня порадует? Это будет честно…
От мыслей о горячем ротике, губах, обхватывающих головку, скользящих по члену, и невинных синих глазах смотрящих на меня снизу, я почти взрываюсь. Пах горит, стояк каменный, вены вот-вот лопнут.
И чтобы не страдать одному, втягиваю в рот набухший клитор.
Истомина отзывается громким стоном и вцепляется мне в волосы, забыв про свою скромность окончательно. Я повторяю трюк, и стон становится громче.
Вот так, коза. Ты у меня каждый день будешь так заканчивать.
Я терзаю кончиком языка нежную плоть и снова втягиваю клитор, и чего уж там мелочиться, просто начинаю его посасывать. Коза, нарушая мой пульс стонет непрерывно, подталкивает бедра, а у меня сердце колотится в горле, еще немного и я задохнусь.
Два пальца проталкиваю в сочащуюся дырочку. Тесную, бархатистую, горячую в глубине. Девочка моя. Она меня хочет.
Расстегиваю ширинку, потому что молния невозможно давит.
Если мне Истомина потом не отсосет, я застрелюсь.
Ладно. Пусть хоть поцелует, кажись, я могу кончить только от мысли об этом.
Коза бурно кончает, когда пальца внутри нее становится три.
Ольку
