Вот ото что! Мать. Ее гены. Сама мама не виновата – ей ведь эти гены тоже в наследство достались. И Оленька не виновата – с генами бороться бессмысленно. А учитывая отсутствие яичника – так и вовсе не виновата! Недаром ведь доктор матушку предупреждал: природа свое возьмет, быть вашей дочери нимфоманкой. Оленьке, помнится, тогда очень это слово понравилось. Никакая она ни шлюха, она нимфа!
И ничего неправильного в ее жизни нет. Так карта легла. Все сошлось одно к одному: гены, операция. С природой не поспоришь. Природа дала ей команду быть вечно молодой и ненасытной. Значит, так тому и быть. В конце концов, это просто приятно. И для всех полезно: она получает удовольствие, и дарит его другим. Ну не дарит – кто сейчас что за бесплатно делает? Время такое: кто что умеет, тот то и продает. Опять же от Оленьки ничего не зависит: карта легла. Да и попробовала бы она против мамы пойти! Даже если бы отказалась клиентам за деньги отдаваться – мать бы ее насильно под них подсунула.
Нет, в самом деле – так карта легла. Чего рыпаться? От добра добра не ищут. Оленьку все устраивает. А если кому-то что-то не нравится – их проблемы.
* * *
На восьмое марта Дзюбинский преподнес Оленьке подарок. Не простой – золотой, да с бриллиантом. Колечко скромное в бархатной коробочке. Сработал план – недоступность иногда полезна.
И снова было подано заявление в загс. Свадьбу назначили на восемнадцатое апреля. В благодарность Оленька дарила Виктору больше времени, уговорив мать не брать новых клиентов. Ну а старых нужно беречь: они ей и после свадьбы пригодятся – бизнес есть бизнес.
Однако жениха к телу пока не подпускала: пусть сначала женится, а то знаем мы таких, опытные. На всякий случай продолжала звать его по имени-отчеству, блюла дистанцию. А то назови на «ты» – тут же без трусов окажешься, а без них уж никаких секретов не удержишь. Нет уж. Допуск в спальню – только в брачную ночь!
Все бы хорошо. Но Вовка… Оля видела, что тот творит в школе. Ну ей-то по барабану – пусть творит, не ее проблемы. Так ведь он, паскудник, и дома отца изводил – Дзюбинский на каждом свидании жаловался, что не может найти с ним общий язык.
Вовка не желал мириться со скорым появлением в доме мачехи. И года после маминой смерти не прошло, а отец уже утешился, предатель.
Когда тот закрутил с училкой, Вовка плакал, уговаривал отца не оскорблять память матери. Уж он-то помнил, как родители любили друг друга. Куда все делось? И это – та самая любовь, о которой столько говорят? Только мать умерла – а отец уж другую прогуливает под ручку.
Не помогли ни уговоры, ни ультиматумы: отец твердил о своей любви, о том, какая Ольга Васильевна хорошая, какой замечательной мамой она станет для Вовки, как, наконец, научит бестолкового мальчишку грамотно писать.
От таких слов парня корежило: «Мама» – великое, чистое слово. Как им можно назвать ненавистную училку, укравшую у него отца?!
– Не станет она мамой, никогда не станет! Как ты не понимаешь: ей не ты нужен, а деньги твои, квартира эта! Она плохая, папка, ты просто не желаешь этого видеть!
Отец не слышал его.
– Ну хватит, Вова. Я понимаю и принимаю твои чувства, я знаю, как тебе плохо без мамы, как ты ее любил. Я тоже ее любил, но пойми, пожалуйста, – ее больше нет, она никогда не вернется. Если бы была хоть малейшая возможность спасти ее, я бы непременно ею воспользовался. Ты же сам знаешь: я сделал все, что можно, но в том-то и дело, что не со всякой опухолью можно бороться. Нет мамы. Понимаешь? Нет! А мы с тобой живы, и мы должны жить! Мужчине плохо одному, ты должен меня понять, сынок. И ты поймешь, когда вырастешь. А пока просто поверь мне – она хорошая. Она очень милый и светлый человек, нам будет хорошо с ней…
– Почему я должен тебе верить, а ты мне нет? Она плохая, у нее злые глаза!
– Дурачок, ну какие же они злые? Они растерянные и неуверенные, она ведь такое же дитя, как и ты, только чуть старше.
– Так что ж ты женишься на ребенке? Найди себе такую, как мама, и женись. Зачем тебе эта Ольга Васильевна?
– Перестань, Вова, ты неправ. И вопросы, связанные с моей личной жизнью, я буду решать сам, – Виктор Николаевич поставил точку в споре с сыном.
Жизнь прекрасна и удивительна! Как здорово, что она не вышла замуж за Кебу. Влачили бы сейчас жалкое существование на две учительские зарплаты. Пусть Маринка голодает. Она еще будет завидовать Оленьке, когда та проедет мимо нее на личном джипе!
А пока суд да дело, никто не отменял Ольгиных замечательных приключений по вторникам. Поистине, вторник – отличный день! Пертухов – «Маленький вторник». А вечером, быстренько обслужив обычную шелупонь, Оленька достанется «Большому Вторнику». Вся, без остатка. До завтрашнего вечера ей даже никого не захочется. Мамудович – просто чудо!
Даже незатейливые каверзы Вовки Дзюбинского, без пяти минут пасынка, ее не огорчали. Они ей только на руку. Тот совсем перестал посещать дополнительные занятия. И кому от этого хуже? Уж никак не ей.
Шестой урок давно закончился, и школа опустела. Тишина в школьных стенах была явлением редким, а потому особо ценным. В лаборатории физики вдвоем было так уютно, что ее даже на мечты потянуло:
– Представляешь, Андрюшик, как будет здорово? Выйду я замуж за Дзюбинского, будет у меня своя машина. Вот сядем мы с тобой в нее после уроков, и уедем к черту на кулички, и не надо будет ни от кого прятаться, не надо будет следить, закрыта ли дверь – никто нас с тобой не застукает, ни твоя жена, ни мой Дзюбинский… Кстати, ты дверь закрыл?
– А как же, – лениво откликнулся Пертухов.
– И даже директриса не застукает, – захихикала Оленька. – О, как бы мне хотелось, чтоб она узнала, чем мы с тобой под ее носом занимаемся! Представляешь ее рожу?
Пертухова передернуло:
– Не надо директрису! Это ж такой скандал…
Не договорив, схватился за брюки и попытался улизнуть от Оленькиных ловких рук. И это мужик? Она едва сдержалась, чтобы не сказать все, что о нем думает. Нельзя откровенничать, иначе у нее останется только «Большой Вторник». А большое без малого невозможно.
С кошачьей грацией скользнула вниз по его голой груди:
– Расслабься. Ты же закрыл дверь, – и притихла, стоя перед ним на коленях.
По пути домой Вовка обдумывал очередную задачку. Прямо так, без бумаги, без ручки, просто в уме. Задачка была задиристая, никак не поддавалась.
Домой идти не хотелось – отец приболел, остался сегодня дома. Опять придется ругаться из-за училки… Ноги сами собой понесли Вовку обратно в школу, к любимому учителю, к Андрею Геннадьевичу.
В школе было непривычно тихо. Шаги гулко раздавались под высокими потолками. Так гулко, что Вовка невольно старался ступать тише. А то еще выйдет кто на шум, русичка проклятая, например. Наверняка ждет его в своем кабинете, а кабинет-то ее – вот он, через один от физической лаборатории. На всякий случай он пошел на цыпочках. Добрался до нужной двери, приоткрыл, стараясь опять же по возможности не шуметь. Та все-таки скрипнула тихонько, и Вовка, опасаясь быть застуканным русичкой, мигом прошмыгнул в лабораторию и закрыл за собою дверь.
