сил старался сохранить угрюмый, хмурый, глубокомысленный вид, и Оливии это ужасно нравилось.
— Я несколько раз видел тебя в шлепанцах. В лаборатории, кстати, нельзя ходить в таком виде.
— Ты, должно быть, ошибся.
— Да неужели.
— Мне не нравятся ваши намеки, доктор Карлсен. Я очень серьезно отношусь к рекомендациям Стэнфорда по охране окружающей среды и технике безопасности, и… Что ты…
Он был намного крупнее ее, он мог держать ее одной рукой за живот, пока стаскивал с нее носки, и почему-то это было очень приятно. Оливия усердно сопротивлялась и, возможно, поставила ему пару синяков, но, когда ему наконец удалось стянуть с нее гольфы, она задыхалась от смеха. Адам благоговейно гладил ее ступни, как будто восхищался их изяществом и идеальной формой, несмотря на то что она бегала по два марафона в год.
— Ты была права, — сказал он.
Тяжело дыша, Оливия вопросительно посмотрела на него.
— У тебя довольно отвратительные ноги.
— Что? — Она ахнула и высвободилась, толкнув его в плечо так, что он опрокинулся на спину, оказавшись под ней. Такой гигант, как он, конечно, мог сбросить ее с себя. И все же. — Возьми свои слова обратно. У меня симпатичные ножки.
— Как образец уродства, может быть.
— Не бывает такого.
Его смех теплым потоком пробежал по ее щеке.
— Наверное, в немецком есть для этого слово. Симпатичные, но исключительно уродливые.
Она слегка прикусила его губу, и тут он как будто потерял свой привычный самоконтроль. Казалось, ему внезапно захотелось большего, и он перевернулся, накрыв ее своим телом и превратив укус в поцелуй. А может, Оливия сделала это сама, судя по тому, как ее язык коснулся его губы точно там, где она ее прикусила.
Возможно, ей следовало попросить его перестать. Она была потная и липкая, ей следовало встать и пойти в душ. Этого требовал постельный этикет. Но Адам казался таким теплым и сильным, он весь светился. От него приятно пахло даже после всего, чем они занимались, и она не смогла сосредоточиться. Оливия обвила руками его шею и потянула к себе.
— Ты весишь тонну, — сказала она. Он попытался подняться и отстраниться, но она обхватила его ногами за талию, прижимая к себе. С ним она чувствовала себя в безопасности. Непобедимой. Настоящей истребительницей. Он делал ее могущественной, свирепой, как будто она могла уничтожить Тома Бентона и рак поджелудочной одной левой.
— Нет, мне так нравится. Останься, пожалуйста. — Она улыбнулась ему и увидела, что дыхание его участилось.
— Ты и вправду перетаскиваешь одеяло на себя.
У основания ее шеи было место, которое он нашел раньше, место, которое заставило ее вздохнуть, выгнуться дугой и медленно опуститься на подушку. Он атаковал его так, будто это была его новая путеводная звезда. У него была своя манера целовать ее: наполовину осторожно, наполовину безудержно — и теперь она удивлялась: почему раньше она считала поцелуи таким скучным, бессмысленным занятием?
— Мне надо привести себя в порядок, — сказала она, но не сдвинулась с места.
Он соскользнул вниз, всего на несколько сантиметров, ровно настолько, чтобы переместиться на ее ключицу, а потом — на изгиб груди.
— Адам.
Он проигнорировал ее и провел пальцем по ее выступающим тазовым костям, ребрам, натянутой коже живота. Он поцеловал каждую веснушку до последней, как будто хотел сохранить их в своей памяти, а их было так много.
— Я вся липкая, Адам. — Она слегка поерзала.
В ответ его ладонь переместилась к ее ягодицам. Чтобы удержать ее на месте.
— Ш-ш-ш. Я сам приведу тебя в порядок.
Он засунул в нее палец, и она охнула, потому что… О боже. О. О боже. Она слышала влажные звуки там, внизу, своих выделений и его спермы, и ему должно было быть противно от этого, и ей тоже, но тем не менее…
Противно не было. И он стонал, как будто удовлетворение от того, что он устроил внутри нее, осознание того, что она позволила ему это, опьяняло его. Оливия закрыла глаза и позволила себе забыться, чувствуя, как он лижет ее кожу между бедрами и низом живота, слыша тихие стоны и вздохи, вырывающиеся из собственного рта, запуская пальцы в его волосы, чтобы крепче прижать его к себе. Когда она кончила, ей явно уже не требовался душ. Медленные судороги накатывали большими волнами, ее бедра дрожали у его головы, и тогда он спросил:
— Можно я снова в тебя войду?
Она посмотрела на него снизу вверх, раскрасневшись и после оргазма не до конца понимая, что происходит, и прикусила губу. Она хотела этого. Действительно хотела, чтобы он был на ней, внутри нее, прижимал ее грудью к матрасу, чтобы его руки обвивали ее тело. Это давно забытое чувство безопасности, принадлежности к чему-то, казалось, росло по мере того, как они становились ближе друг другу.
— Я хочу. — Она подняла ладонь, чтобы коснуться его руки, той, на которую он опирался. — Просто… У меня все болит, и я…
Адам тут же пожалел о том, что спросил. Оливия поняла это по тому, как мгновенно он замер, а потом отстранился от нее, словно не хотел давить, словно хотел освободить ее личное пространство. Но ей это не было нужно.
— Нет, — запаниковала она. — Это не то…
— Эй. — Он заметил, как она взволнована, и наклонился поцеловать ее.
— Я правда хочу…
— Оливия. — Адам обвил ее руками и ногами. Его член коснулся ее поясницы, но он тут же отодвинулся в сторону. — Ты права. Давай спать.
— Что? Нет. — Она села, нахмурившись. — Я не хочу спать.
Она видела, что он борется изо всех сил. Пытается скрыть свое возбуждение. Старается не смотреть на ее обнаженное тело.
— Ты прилетела рано утром. Наверное, у тебя джетлаг…
— Но у нас есть всего одна ночь.
Одна-единственная ночь. Оливия могла поставить весь мир на паузу всего на одну ночь. Не думать о Томе, о том, что случилось этим утром, и о таинственной женщине, в которую был влюблен Адам. На одну ночь забыть, что, какие бы чувства она к нему ни испытывала, они не были взаимными.
— Эй. — Он потянулся, чтобы откинуть ее волосы ей на спину. — Ты мне ничего не должна. Давай немного поспим и…
— У нас есть одна ночь. — Преисполненная решимости, она прижала ладонь к его груди и оседлала его. Хлопок его брюк мягко прижимался к ее складкам. — Я хочу целую ночь.
Она улыбнулась, глядя на него сверху вниз, прижалась лбом к его лбу, и ее волосы, рассыпавшись, отгородили их от внешнего мира. Они оказались в своего рода святилище.
Он обхватил ее за талию, притягивая ближе, словно ничего не мог поделать с собой. Они так хорошо подходили друг другу.
— Давай, Адам. Я знаю, у тебя возраст, но тебе пока нельзя спать.
— Я… — Казалось, он забыл, что собирался сказать, когда ее рука скользнула ему в штаны. Его глаза закрылись, и он резко выдохнул, и… да. Хорошо. — Оливия.
— Да?
Она продолжала скользить вниз по его телу. И стаскивать с него штаны. Он предпринял несколько нерешительных попыток остановить ее, но, похоже, не вполне контролировал себя и в конце концов позволил ей снять с себя оставшуюся одежду. Оливия откинула волосы назад и села на пятки, оказавшись между его бедер.
Адам попытался отвести взгляд, но не смог.
— Ты такая красивая. — Слова прозвучали тихо и хрипло, как будто нечаянно соскользнули с языка. Свободные и нежданные, как и все остальное между ними.
— Я никогда этого не делала, — призналась она.
Она не чувствовала смущения. Вероятно, потому, что это был Адам.
— Не надо. Иди сюда.
— Так что, наверное, особенно хорошо не получится.
— Ты… Оливия. Ты не обязана. Ты не должна.
— Я учту. — Она прижалась в поцелуе к его бедру, и он застонал так, будто она сделала что-то особенное. Как будто поцелуй подразумевал нечто большее. — Но если у тебя есть
