И пока мама и бабушка продолжили обсуждать планы на жизнь, я незаметной тенью встала из-за стола и пошла в свою комнату, слушая, как скрупулёзно женщины разносят семейный бюджет так, чтобы там обязательно поместились церковные расходы.
Они расставили приоритеты. И где я в этой пирамиде потребностей оказалась в конечном счёте? Известно где, да только о таком и говорить стыдно. А ещё обидно.
До слёз!
Но так ведь было всегда, не так ли? Когда мама ставила меня в авангарде своих жизненных ориентиров? Никогда! Ни разу!
Тогда как можно верить тому, что в стычке с Басовым она в первую очередь думала обо мне, моих чувствах и желаниях? С чего я взяла, что она в этот конкретный раз не задвинула меня на полку, преследуя только свои интересы?
Ответ прозвучит жалко, но мне всего лишь так хотелось. Ведь то была моя мечта — чтобы мама меня любила.
А не себя...
И с каждой прошедшей минутой в тишине моей спальни я всё чаще косилась на шкаф с припрятанными шортами и топом. А потом, когда мать отправила меня в магазин за молоком и хлебом, я всё-таки не удержалась и потратила львиную долю сэкономленных денег на те самые колготки в провокационную клетку.
Знаю, знаю, надевать я их не собиралась. Но зато теперь они у меня были, и я чувствовала себя сильнее, чем некоторое время назад, когда мама просто отмахнулась от меня и моих проблем.
Мама...
Безопасный взрослый.
Опора.
Поддержка.
Каменная стена.
Ха. Ха. Ха!
Уже в душе перед сном всё-таки наглоталась солёных, жгучих слёз. А затем и позже, когда легла в постель и принялась следить за стрелкой на настенных часах.
Дом погрузился в тишину и темноту. Мама уже давно спит. И бабуля тоже. Без пяти двенадцать. Всего несколько минут и где-то там, под моими окнами притормозит такси и примется ждать меня, чтобы увезти в закат. А я, трусиха, так и не написала Аммо, чтобы он не смел этого делать.
Беру решительно трубку в руку, но тут же в сомнении прикусываю губу. Наверное, лучше заигнорить? Ведь, может, это была лишь ещё одна глупая шутка над простушкой Вероникой Истоминой, которая вообразила, что способна очаровать самого Ярослава Басова? Возможно, но...
По тёмному потолку внезапно пробежали и исчезли уродливые тени от растущих рядом с домом ив. Звук тормозов разорвал тишину уснувшего спального района. Двигатель неизвестной мне машины заглох, а я тут же сорвалась с места и к окну, захлёбываясь от адреналина.
Такси!
И телефон в моей руки ожил, являя взору сообщение от незнакомого адресата:
«Карета подана, принцесса».
Но я ведь уже расставила приоритеты, несмотря ни на что, не так ли?
О Боже...
Глава 36 - Срыв
Вероника
Ровно пятнадцать минут моё сердце не бьётся, а пытается изнутри выломать рёбра и вырваться наружу, чтобы самому, без нерешительной меня броситься к стоящему внизу такси и лететь на всех парах к любимому обманщику.
Ровно пятнадцать минут я практически не дышу — лёгкие от нервного перенапряжения напрочь забились стекловатой и кажется вот-вот начнут кровоточить.
Ровно пятнадцать минут я стою, вцепившись в подоконник, и приказываю себе не делать резких движений. Не делать глупостей. Не делать ничего, о чём потом буду горько жалеть всю оставшуюся жизнь.
Ведь если бы я была по-настоящему нужна Ярославу, то он попытался бы изменить моё мнение о нём. Он бы написал. Или позвонил. Или затащил под чёртовую лестницу и силой вынудил себя слушать. Свёл с ума, заставил бы перестать внимать голосу разума и поцеловал бы, окончательно отключая меня от суровой реальности. Вновь окунул бы в сказку. Вот только этот парень не сделал ровным счётом ничего, чтобы вернуть меня себе. Тот взгляд в столовой, полный муки, тоски и ненависти я в расчёт не беру. Какой с него прок, если мне до сих пор критически невыносимо?
Так почему же, как сказал Аммо, это Басов меня теперь ждёт? Почему я должна за ним бежать? Почему я обязана пытаться докапываться до правды, шляясь в ночи по злачным заведениям?
Ну уж нет!
Решительно крутанулась и бросилась к кровати, где накрылась одеялом с головой и зажала уши ладошками.
Всё! Нет меня! Вероника Истомина закончилась!
Вот только, кажется, само сердце услышало, как двигатель такси снова завёлся и машина спустя всего несколько секунд тронулась с места.
Вот и какой теперь сон? Какой к чёрту покой? И влепить себе пощёчину хочется со всей дури, чтобы в себя пришла, но вместо этого я снова слетаю с кровати и, путаясь в одеяле, рвусь к телефону, оставленному на подоконнике.
Там меня уже ждёт сообщение от Рафаэля:
«Жаль».
А я, ругая себя всеми известными нелицеприятиями словами и прикусывая язык до крови, строчу ответное, но до безобразия лживое:
«Не успела собраться».
Тут же его карандашик начинает бегать по экрану.
«Сколько тебе ещё нужно времени?»
Боже, я дура! Идиотка! Тупица! Безвольная влюблённая размазня!
«Минут пятнадцать, может, двадцать...»
«Ок».
И через несколько мгновений то же самое такси вновь занимает пост под моими окнами, а я, словно в зад ужаленная, принимаюсь носиться по тёмной комнате, выуживая из шифоньера топ, шорты, свежекупленные колготки в крупную сетку. А затем замираю в свете уличного фонаря и смотрю в едва различимое отражение в зеркале.
Неужели я решусь в таком виде показаться кому-то на глаза? Без белья. Одежда вся в облипочку — бёдра, талия, ноги... грудь — всё напоказ! Боже мой!
— Мать же убьёт тебя, Ника! — обращаюсь я сама к себе. — Что же ты творишь? О чём думаешь вообще? Очнись! Приди в себя, малахольная!
Зажмурилась. Потрясла кулачками в воздухе. И даже топнула ногой, умоляя сама себя:
— Ну, пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Не надо. Не делай этого...
Но ноги, казалось бы, сами понесли меня прочь из спальни, неслышно ступая по, застеленными ковровыми дорожками, половицам. Замерли в проходе в гостиную.
Тишина. Только часы на стене мерно и гулко отсчитывали секунду за секундой.
Дрожащими пальцами ухватилась за створки распашной двери и плавно её прикрыла до глухого щелчка, а затем повернулась и, подсвечивая себе телефоном, заглянула в обувницу. Меня манили мамины ботильоны на высоком каблуке, но я предпочла хотя бы здесь быть благоразумной и вытащила из коробки свои белые кеды, которые родительница позволяла надевать исключительно «на выход».
— Чем не повод? — прошептала я и ужаснулась от собственной наглости.
Обулась, встала и на желейных ногах поползла к входной двери, по пути накидывая на себя ветровку. С колотящимся где-то в горле сердцем максимально аккуратно крутанула завёртку и открыла себе путь во взрослую жизнь. Замерла на секунду перед тем, как покинуть квартиру, но в последнюю минуту развернулась и решила прихватить с собой ещё кое-что.
— Гулять так гулять, — буркнула себе под нос и сняла с вешалки мамину сумочку-сэдл, крохотную и изящную, расшитую по периметру блестящим, чёрным стеклярусом, — грешить так грешить...
Ключи в кулак и за дверь, прикрывая её и молясь всем известным богам, чтобы мама с бабушкой не проснулись. А затем бежать! Бежать, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки.
И повизгивать от эйфории!
Я всё-таки сделала это! Я решилась! Дура, конечно! Но зато какая фееричная!
В такси ввалилась уже в полуобморочном состоянии. Руки дрожат, на глазах слезы от иррационального восторга, в груди ураган бушует неведомой силы, а по венам вместо крови струится чистый, концентрированный адреналин.
Как объяснить своё состояние? Да никак! Потому что я всю сознательную жизнь сидела в запертой клетке, а теперь, хоть ненадолго, но вырвалась в увольнительную. И пусть после меня посадят в карцер без еды и воды, но это будет потом.
А сейчас я желала дышать полной грудью, не думая ни о чём...
Достала телефон из заднего кармана и решила переложить его в сумочку, но, когда заглянула в её нутро, то замерла с открытым ртом. Там лежала мамина помада, тушь, зеркальце и малюсенький флакончик с духами. Последнее я отложила за ненадобностью, так как родительница предпочитала тяжёлые шипровые и излишне сладкие ароматы. А вот помаду я открыла и, всматриваясь в своё отражение, медленно и предельно аккуратно повела ею по губам.
