Но, вероятно, не для Сола Ксавьера, подумала Тэра с кривой усмешкой.
Сол удалился с Густавом, чтобы обсудить программу следующего дня, студенты разошлись. Тэра осталась одна в комнате для семинарских занятий, глядя из окна на зеркальную поверхность озера и синеющие вдали горы.
Студент с рыжевато-каштановыми волосами заглянул в дверь и тихонько проскользнул в комнату.
Тэра подняла глаза и приветливо улыбнулась.
Он сел рядом с ней, глядя на партитуру симфонии Моцарта, лежащую у нее на коленях.
– А как бы вы ее начали? – негромко спросил он.
Она рассмеялась.
– Почему вы спрашиваете меня после всего того, что услышали?
– Потому что Ксавьер никогда не отвечает на вопросы. Но я был уверен, что вы мне скажете. Я видел, как вы дирижируете. Я смотрел видеокурс для студентов. У меня есть все ваши кассеты. Вы прекрасно дирижируете!
Тэра сделала глубокий вдох. Ее неожиданно тронула эта искренняя похвала.
– Спасибо, но я не авторитет в дирижировании симфониями Моцарта.
– Для меня это очень важно! Скажите мне! – настаивал он.
Она пристально посмотрела на него.
– Ну, скажите!
– Хорошо.
Она посмотрела на партитуру, затем подняла глаза и зафиксировала взгляд молодого человека. Подняв голову, она сделала краткое движение рукой вниз, отбивая сильную долю, и почти незаметный кивок головой. Ее взгляд говорил больше, чем ее движения, но молодой человек не смог бы описать это словами.
– Мастерски! – сказал он.
– Требуется всего лишь три года, чтобы научиться этому, и еще два, чтобы достичь совершенства, – лукаво сказала она. Восхищение, которое излучало его лицо, согревало ее. Он был не только талантлив, он был обаятелен – и очень молод.
А мне уже перевалило за тридцать, подумала Тэра. Молодость прошла.
– Почему вы не ведете эти семинары? – спросил он. – Вы бы прекрасно делали это.
– Я мало что сделала, кроме учебного видеокурса, – ответила она с терпеливой улыбкой.
– А как же управление студенческими оркестрами в музыкальных школах? Разве это не считается? Если вы скажете "нет", это будет означать, что вы не считаете работу со студентами важной. А я ни за что не поверю в это.
Тэра улыбнулась.
– Вы поймали меня в ловушку. Я не ожидала такой яростной атаки. Я просто сидела здесь, думала о Моцарте и смотрела на горы.
– Вы зря растрачиваете свой талант, – сказал он с отчаянием.
– А вы вторгаетесь в деликатную область, о которой ничего не знаете, – предостерегла она.
– Извините.
Она промолчала. Они оба уставились в партитуру.
– Ваша цель – стать великим маэстро? – шутливо спросила она.
– Я просто хочу исполнять великую музыку.
– А-а.
– Вообще, сама идея маэстро – это анахронизм. Ни на чем не основанное поклонение харизматическому музыкальному диктатору, который не играет сам ни на одном инструменте и не производит никаких звуков, – торжественно заявил молодой человек, явно цитируя чей-то текст, который, видимо, произвел на него впечатление.
Тэра улыбнулась.
– Мне кажется, вы немного запутались, – мягко сказала она. – Вы хотите быть дирижером, но вы не хотите быть помазаны одним миром с великими людьми, которые преуспели в этом.
– Эти дирижеры старого стиля, они все тираны, – выпалил он. – Они требуют большего подчинения от музыкантов, чем армейские командиры от солдат, и получают гонорары, сравнимые с заработком всего оркестра. – Он поднял голову и неуверенно посмотрел ей в глаза. – Простите, – сказал он, чувствуя, как образ маэстро Ксавьера вырос между ними.
Она с улыбкой пожала плечами.
– Не извиняйтесь. Когда-то и я думала также. – Ей казалось, что молодой человек понимает гораздо больше, чем смог высказать.
– Я только начинаю, – с чувством произнес он. – Меня не интересует счет в банке и возможность летать по миру на собственном реактивном самолете. Я просто хочу исполнять музыку. Я люблю музыку. Ради некоторых произведений я готов просто умереть!
Тэра посмотрела ему прямо в глаза.
– Не растеряйте этого… этого чудесного ощущения тайны и величия музыки.
Он стиснул ладони.
– Я хотел посоветоваться… спросить… но сейчас стесняюсь.
– Спрашивайте.
Он нервно сжимал пальцы.
– Вы были скрипачкой, да?
– Да.
– Мой преподаватель в музыкальной школе знала вас. Она рассказывала мне о том, что случилось. Об автомобильной аварии. – Он помолчал. – Вы ведь ничего не записали, да? Какая жалость!
Тэра понимала, что этот молодой человек воспринимал ее историю как сказку. Она была для него мифической героиней, созданием, которому следовало поклоняться.
Он был очень молод.
– Да. У меня не осталось записей своей игры. И я сожалею об этом. Но это не трагедия. Другие скрипачи могут вдохнуть жизнь в великие произведения. Музыка принадлежит всем. Это не собственность отдельного исполнителя. – Она улыбнулась. – И Сол был прав, когда сказал, что есть жизнь и вне музыки.
Наступила долгая, задумчивая тишина. Молодой человек чувствовал смущение. Его взгляд украдкой скользнул по падающим волной на плечи каштановым волосам Тэры, по ее нежной кремовой коже. Он не мог связать воедино это нежное душевное создание с язвительным, высокомерным Ксавьером. Но хуже всего было ощущение того, что она знает, о чем он думает!
– На каком инструменте вы играете? – спросила она.
– На кларнете. И фортепьяно, разумеется.
– Хорошо. Что же, я дам вам совет!
– Да?
– Держитесь этого. Вашего исполнения. Не забывайте об этом ни на минуту, когда дирижируете. Никогда не пытайтесь указывать оркестру, как играть, не вспомнив, как это трудно!
Он кивнул.
– Да.
Тэра улыбнулась.
– Вряд ли мне нужно было говорить вам об этом. Я думаю, вы и так это знаете.
Он порывисто протянул руку и сжал ее ладонь.
– А вы не должны дать пропасть вашему замечательному таланту, – сказал он со значением.
Высокая фигура Сола появилась в дверях.
– Дорогая, я ищу тебя повсюду.
– Я иду. Немного заболталась. – Она мягко освободила кисть от крепкого пожатия студента.
Что касалось ее собственных устремлений, она чувствовала, что нет необходимости говорить вслух о том, что внутри ограниченного жизненного пространства есть место только для одного маэстро.
Два дня спустя они были уже в Нью-Йорке. Сол лежал, распростершись на кровати в номере отеля, внутренне готовясь к вечернему спектаклю в "Метрополитен-Опера", где он должен был дирижировать "Летучим голландцем".
Генеральная репетиция прошла неудачно. Певица-сопрано, исполняющая одну из главных партий, в слезах убежала со сцены, возмущенно заявляя, что Ксавьер – бессердечный садист. Команда осветителей, которую маэстро ужалил с жестокостью змеи, надулась. Оркестр, отчаявшись угодить дирижеру, проявлял мрачную покорность.
