Очередь движется медленно, Кевин развлекается тем, что шлепает ладонью по стеклу. Когда мы наконец оказываемся перед широкоплечим, с серьгой в ухе, охранником, я уверенно называю свое имя. Тот сверяется со списком и впускает нас.
— Полагаю, мы избранные, — гордо говорю я, беря Кевина за руку. — И при этом нам даже не нужно отказываться от свинины.
Он качает головой:
— Почему вы, ньюйоркцы, обожаете те места, куда нельзя попасть?
— Но ведь нас впустили, — возражаю я.
— Великолепно. С тем же успехом мы могли отправиться в «Макдоналдс».
Я стискиваю его руку и говорю, замечая одетых в смокинги официантов, которые дефилируют с серебряными подносами:
— Здесь кормят лучше.
Один из них подходит к нам — возможно, потому, что здесь в отличие от моего офиса сочетание шерстяного кардигана с шортами (зимой) делает Кевина похожим на звезду МТВ.
— Белые грибы с крабовым фаршем и свежим кремом, — докладывает официант.
— Мои любимые, — отзывается Кевин и берет сразу пять штук. Судя по всему, он не ужинал.
Мы идем дальше, к означенной на плакате у входа экспозиции.
— Отпечатки пальцев. Я это везде узнаю, — заявляет Кевин, глядя на длинную стену, увешанную фотографиями в рамках. Он принимается загибать пальцы. — Один поросенок пошел на рынок, второй поросенок остался дома, третий поросенок съел бифштекс, четвертому поросенку…
— …ничего не досталось, — говорит стоящий рядом с нами мужчина, заканчивая считалочку. На нем черный костюм и очки без оправы. Остренькая эспаньолка и пристальный взгляд. Уверена, сейчас он будет выговаривать Кевину за мальчишество, но вместо этого он оборачивается к нам с восхищенной улыбкой. — Вы совершенно точно выразили самую суть этой экспозиции, — говорит он. — Рука — это первоначальный источник человеческой мифологии. Можно сказать, фундамент как фольклора, так и высокой культуры.
— Точно, — отзывается Кевин. Чтобы доказать свою интеллектуальную состоятельность, он сжимает кулаки, выставив большие пальцы, и поет: — Где пальчик? Где пальчик?
— Вот он, вот он! — немедленно подхватывает мужчина, оживленно размахивая руками.
Меня вдруг посещает тревожная мысль, что этот жест может обозначать гомосексуальность собеседника. Но мужчина в черном, видимо, всего лишь в восторге от того, что нашел собрата по разуму.
— То, что вы столь невинно демонстрируете — большой палец, — это, так сказать, главное орудие руки, куда более значительное, нежели указательный или безымянный. Но он обладает различным значением в монгольской и тибетской культурах. Сейчас вы поймете, что я имею в виду.
Я, заинтригованная, двигаюсь следом, но Кевин, кажется, не впечатлен.
— Претенциозный идиот, — шепчет он. — Я лучше пойду и возьму еще несколько фаршированных грибов.
Перед следующей стеной с фотографиями наш собеседник начинает проводить какие-то межкультурные аналогии и при этом бешено жестикулирует — как мне кажется, доказывая тем самым, что рука — фундамент не только культуры, но и языка. Кевин машет нам через всю комнату. Его руки — вот действительно ценный экспонат.
— Милый, посмотри сюда, — говорю я, когда Кевин наконец подходит. — Мой новый друг, Диггер, только что рассказал мне, что выставленный средний палец на этом рисунке символизирует королевское происхождение. Он обозначает высокий статус не художника, а его покровителя, который заказал эту работу.
Кевин скептически смотрит на рисунок и сжимает кулак, выставив средний палец.
— Вам двоим никто не объяснял, что на самом деле это значит? А я думал, этот жест универсальный.
— Прекрати, — говорю я, пытаясь заслонить Кевина. Диггер, может быть, немного странный, но он весьма неглуп и уже успел привлечь небольшую кучку любителей искусства, которые толкутся рядом и слушают, что он рассказывает. Я принимаюсь разглядывать свои руки. Наверное, мне следовало бы сделать маникюр.
Через толпу протискивается фотограф из «Нью-Йорк пост».
— Диггер, я хотел бы сфотографировать вас для светской хроники. Встаньте поближе.
Диггер обнимает меня.
— Нет, нет, с ним. — Фотограф указывает на Кевина. — Мне не нужны никому не известные люди на фотографиях.
— Я тоже никому не известный человек, — возражает тот.
— Вы — никому не известный человек, у которого потрясающий стиль, — говорит репортер. — Мне нравится, как вы выглядите. Потрясающая имитация андеграунда.
— Это самый настоящий андеграунд, — кривится Кевин. — И с чего вы взяли, что я хочу попасть на страницы светской хроники?
Вокруг пробегает шумок. Всем прекрасно известно, что попасть на страницы светской хроники мечтает любой. И Кевину не отвертеться: на Манхэттене нужно быть очень богатым или очень знаменитым, чтобы так плевать на дресс-код.
Внезапно фотограф покидает нас — вероятно, заметив кого-то более достойного. Или того, кто одет еще небрежнее.
— Прости, парень, увидимся позже, — бросает он, беря след.
Кевин смотрит на меня и качает головой:
— Не понимаю я их. Этих ньюйоркцев. Твоих ньюйоркцев. Твой шеф думает, что я хреново одет и что это плохо. Этот тип думает, что я хреново одет и что это хорошо.
— Плохо, — поправляю я.
— Что?
— Ты одет плохо.
— Ты тоже так думаешь?
— Нет, милый. Ты великолепен, — отвечаю я. Наверное, лучше не объяснять ему, что я автоматически исправляю его речевые ошибки, иначе буду напоминать девочку-подростка, пытающуюся быть умнее своего парня.
— Давай пойдем дальше, — предлагаю я.
— Я лучше съем еще парочку этих штук, с крабовым фаршем и грибами. — Он ловко перехватывает проходящего мимо официанта. Отправив в рот несколько грибов, он уже не возражает, когда я беру его за руку и веду по музею.
Мы выбираемся из толпы и поднимаемся по лестнице, мимо гобеленов, расшитых монгольскими богинями и серебряными статуями Шивы.
— Смотри, женщина-Будда! — Я восхищенно разглядываю бронзовую скульптуру и читаю подпись: — «Гендерная принадлежность — эффективное средство познания сути божества».
— Прямо мои мысли! — Кевин обвивает рукой мою талию и покусывает меня за ухо. — Было бы замечательно использовать твою гендерную принадлежность по назначению. Именно этого я и хочу.
Я хихикаю.
— Только не говори, что тебе уже надоело гималайское искусство.
— Мне надоело все, кроме тебя.
Кевин запихивает меня в темную нишу, где нет никого, кроме изображения каких-то обнаженных богов, и запускает мне руку в вырез платья.
— Ты когда-нибудь занималась сексом в музее гималайского искусства? — спрашивает он.
