— Вот почему я использовал компьютер в библиотеке Эвансли, чтобы посмотреть, как вырастить её. Запах напоминал мне о тебе. Это помогало мне помнить, почему страдания стоили того. Помогало сосредоточиться на том, что я делаю и почему. Помогало помнить момент, произошедший посреди лавандового поля после того, как мы занимались любовью, когда я понял, что сделаю все, чтобы вытащить тебя отсюда, даже если это значит разбить твое сердце. — Печаль наполнила его лицо. — Я часто приносил цветы домой. Но Рождество было самым тяжелым временем для меня.
— Ох, Кайленд. — У меня перехватило дыхание, когда в горле встал ком. — Для меня тоже, — прошептала я, закрыв глаза и вспоминая унылые праздники — те, которые провела с племянницей нашего школьного директора, которая приютила меня, когда я только переехала в Сан-Диего.
Он покачал головой.
— Давай не будем о грустном. Теперь ты здесь. Оно того стоило. И благодаря этому я узнал о том, что лаванда отличная коммерческая культура. Это помогло многим людям. Из этого вышло что-то хорошее.
Я кивнула.
— Да, — прошептала я.
Наклонившись, я нежно поцеловала его в губы.
Мы снова занимались любовью, на этот раз нежно и медленно, наше первоначальное отчаяние угасало. Затем, когда мы лежали вместе в лучах заходящего солнца, скользящих через окно, я посмотрела на любимого мужчину, который, наконец-то, находился рядом со мной, и мир казался полным света и надежды.
Глава 29
Те выходные были самыми счастливыми в моей жизни. Мы провели половину ночи на полу в моей комнате. Ветерок задувал аромат лаванды через открытое окно. Мы занимались любовью, пока не начали болеть наши конечности, и я не понимал, где заканчивалась она и начинался я. Моя Тенли, единственная девушка, которая успокаивала мою душу и возбуждала тело одновременно. В этом отношении ничего не изменилось.
Когда наши спины заболели от долгого лежания, мы совершили поход в горы. Когда-то я видел здесь только отчаяние и нищету, а в Аппалачи не было недостатка в боли и борьбе. Но теперь, идя рука об руку с Тенли, я увидел дикую красоту лесов, только что оживших после долгой зимы. Полевые цветы, распустившиеся повсюду, ручьи, сверкающие на солнце, теплый воздух, наполненный ароматом сладостной весны. Это были холмы моей родины, земля, на которой мой отец и остальные предки трудились на угольных шахтах, работали на своей земле и влюблялись в женщин, которые давали им гордых сыновей и дочерей Кентукки. Впервые с тех пор, как я был маленьким мальчиком, я почувствовал сильную любовь к дому, к этим горам, к людям, которые здесь жили, стараясь, терпя неудачи, снова пытаясь, цепляясь ногтями за свою Богом данную гордость и непоколебимую любовь к Аппалачи.
Некоторые в этих районах были довольно вспыльчивыми горными жителями. Но они были сильными и храбрыми. И в основном, это были добрые люди, которые делали все возможное и заботились друг о друге. Как я мог забыть об этом, когда все это время это было прямо передо мной? И, возможно, я тоже был одним из них. Может быть, некоторым я помог именно по той причине, что они были моим народом.
Мы с Тенли захватили с собой еду и устроили пикник посреди лавандового поля, где впервые занимались любовью и где я понял, что пожертвую всем, что у меня было ради нее: моими мечтами, сердцем, душой. Это место навсегда изменило меня. И теперь все вернулось на круги своя.
Мы сидели в траве рядом с небольшим, но быстрым ручьем, из которого вода, разбиваясь об камни, попадала на нас освежающими каплями, и планировали наше будущее. Я решил потратить небольшую сумму денег, которую отложил, чтобы починить крышу своего дома и купить мебель. Мы будем жить там, пока я не закончу работать на шахте, а Тенли не достроит школу. Мы снимем приличную комнату для ее мамы, и я пройду через процесс подачи заявок в колледжи во второй раз в своей жизни. Когда придет время, и я узнаю, в какие колледжи поступил, мы вместе решим, что будем делать дальше. Я знал, что не смогу работать под землей всю оставшуюся жизнь. Я делал это сейчас, и немного привык к этому, но это все еще являлось для меня ежедневным вызовом. Каждый день я спускался во тьму горы, но мне все равно приходилось заставлять себя это делать.
— Как это было в первый раз? — прошептала Тенли, ее голова покоилась у меня на коленях, а эти нежные глаза смотрели на меня.
Солнечные лучи освещали ее лицо, и я мог увидеть синюю и золотую окантовку вокруг внешнего обода зрачков, темные длинные ресницы очерчивали её глаза.
— Что? — спросил я, мой разум успокоился, ощущая нежную кожу ее щеки под кончиками своих пальцев и от блеска ее волос, рассыпанных по моим бедрам, когда она смотрела на меня.
— В шахте, — сказала она, как будто читая мои мысли за несколько минут до этого. — Как ты это сделал, Кай? Как ты туда спустился? — Потянувшись, она погладила мою щеку ладонью.
Я повернулся и поцеловал теплую кожу ее руки.
На мгновение я закрыл глаза, перенося свои мысли от ощущения блаженства и счастья, обратно в узкие темные проходы, по которым передвигался каждый день.
— Это было похоже на то, будто ты впервые спустился в ад, — ответил я. — Я положил несколько веточек лаванды в карман, и когда думал, что не смогу этого сделать, когда чувствовал, что теряю свой рассудок, я доставал их и вдыхал аромат. Закрывал глаза и представлял, что ты со мной. Представлял лавандовые поля, колышущиеся на ветру. Это помогло мне пережить те моменты, — сказал я и пожал плечами. — Я сделал это, потому что должен был. Потому что, если я спускаюсь вниз, это означает свободу для тебя. И, в конце концов, как и в большинстве случаев, ты учишься жить, даже свыкаясь с самыми ужасными вещами.
Ее глаза были наполнены любовью.
— На что это похоже? — спросила она с запинкой в голосе.
— Там очень темно. Так темно, что должно быть другое слово, чтобы описать эту темноту. И очень жарко. Сначала я едва мог перевести дыхание.
Тенли повернулась к моему животу и обняла меня руками. Я наклонился и поцеловал ее в висок.
— И, казалось бы, так глубоко под землей должно быть тихо, но это не так. Слышно, как она смещается и стонет, как будто недовольна нашим вторжением. Как будто людям там не место, как будто она сообщает нам, что хочет заполнить пространство, которое мы освободили. В большинстве случаев эти звуки кажутся предупреждением.
— И ты привык к этому? — спросила она, как будто не могла в это поверить.
Я помолчал, задумавшись.
— Да… по большей части. Я ненавижу темноту и горячий, густой воздух. Ненавижу работать, сгорбившись, весь день. Ненавижу находиться в замкнутом пространстве и во власти чего-то, что в миллион раз сильнее меня. Но… есть парни, другие шахтеры, которые спускаются туда каждый день, выполнять работу, о которой большинство людей понятия не имеют. Они делают это с гордостью и честью, выходя на поверхность с почерневшими лицами и пылью в легких. Они делают это потому, что у них есть семьи, и потому, что их отцы до них делали тоже самое. Делают это, потому что это честный труд. И, несмотря на то, что большинство людей понятия не имеют, что уголь используется для получения электричества.
— Каждый раз, когда вы щелкаете выключателем, поблагодарите шахтера, — сказала она улыбаясь. — Я так горжусь тобой.
Я улыбнулся в ответ.
— Я делаю то же, что и тысячи других мужчин. И нахождение там, внизу, наполнило меня гордостью за отца и брата, которую я раньше не ощущал. Это дало мне некоторое успокоение в том, как они умерли. В чем-то для меня это ад, а в чем-то — подарок.
— Я люблю тебя, — прошептала Тенли.
Это было видно по ее лицу. Она понимала, какую боль я испытывал. Понимала эту жертву, понимала и гордилась. Не думал, что можно любить ее еще сильнее, но я любил.
