чтобы не выдать своего отчаяния, но тщетно — он давно заметил.
— Мне через месяц исполнится полтинник, Май.
С недоумением пялюсь на него, выискивая намек на шутку, но, присмотревшись, замечаю, что он действительно старше меня.
Открытие ошеломляет.
— Вот так, — явно польщенный моей реакцией, усмехается Кир. — А моей ненаглядной жене — двадцать три. И она открывает мне мир с неожиданных ракурсов, учит иной мудрости, перетряхивает пыльный мешок застарелого опыта, комплексов, травм. Нам здорово вместе. Все мы, кто раньше, кто позже, дорастаем до определенного момента, когда наступает расцвет. Достигаем пика знаний и способностей, и возраст перестает играть особую роль. Мы или остаемся такими — самодостаточными и сильными, либо прогибаемся под общественным мнением, сдаемся, мимикрируем. Мечтаем — тайком, любим — тайком… Но мы не обязаны соответствовать чужим представлениям о целесообразности и стареть раньше времени. — Я проваливаюсь в бездонные глаза Кира, подпадаю под гипноз, а он переходит на шепот: — Эльвира из породы невыносимых скандалистов. Справедливости ради, ей приходилось тяжело — рано забеременела, бросил парень, не поняла семья, по району ходили неприятные слухи… Но Тимур не отказался от тебя. Все его разговоры — о тебе.
По сердцу царапает тупое лезвие, морок развеивается, и я возвращаюсь в реальность. Отставляю полупустой стакан и дрожащими пальцами заправляю за уши слипшиеся пряди.
— Кир, не говори ему, что мы виделись. Я пойду. Удачи…
Поднимаюсь, набрасываю пуховик и шарф и, не оборачиваясь на его окрик, ухожу. Выбегаю в метель, поднимаю воротник, прикрываюсь рукавом и спешу к остановке.
На проводах надрывают глотки вороны, ряды зеленых елок охраняют уединение заколдованного сквера, по запорошенной дорожке тянется черная цепочка следов.
Нужно вернуться домой. До краев заполнить миску хлопьями, врубить дораму, разобраться с начислением премий сотрудникам, поговорить с маленьким Тимом, укрыться пледом, успокоиться и уснуть. Кир прав, чертовски прав во всем, но какой сейчас прок от открывшихся истин…
Хватаясь за обрывки мыслей, я ускоряю шаг, с разбегу налетаю на одинокого прохожего и, пробормотав дежурное извинение, застываю как вкопанная. Высокие ботинки, руки в карманах, черная куртка, черный капюшон, черный тяжелый взгляд.
Передо мной стоит… Тимур.
Его хмурое лицо отражает всю усталость этого мира.
Пульс замирает и пускается в галоп. Он угрожающий.
Как я не замечала раньше?
Как не побоялась привести его в дом, разделить бюджет и постель, заботы, проблемы, планы и радости?.. Как решилась наговорить ту ересь… Как вообще осталась жива?..
Тимур пристально смотрит на меня, и из-под ног уезжает земля. Так смотрят на человека, по которому адски скучали…
— Май… — сто лет не слышала этот голос, и в горле вырастает ком. Губы дрожат. Только Тимур умеет так произносить мое имя.
Он сокращает расстояние между нами до нескольких сантиметров, я съеживаюсь от внезапной близости и волны обжигающего тепла, но не двигаюсь с места.
— Можешь молчать, говорить буду я, — в черных глазах вспыхивает огонь. — Ты сказала неправду, ведь так? Наутро после той офигительной истории ты сидела на скамейке, я видел. И понял все еще тогда…
Он видел. Ну конечно же. По-обыкновению, уловил мои мысли, обернулся и, сквозь сплетения еловых лап, непостижимым образом считал все, что творилось в моем сердце.
Я смотрю в его красивое родное лицо и… оттаиваю. Его взгляд транслирует такую запредельную тоску, что у меня звенит в ушах. От сомнений, липкой вины и страхов не остается и следа.
— …Я пробовал злиться, вешаться, бухать, жалеть себя, но это не подходит мне, хоть убей. Будь наше расставание хоть миллион раз правильным, без тебя — пустота. Заброшенная Припять. Жизнь не имеет смысла. — Он осторожно опускает ладонь на мой живот, а моя тоска смешивается с еще одной — светлой и чистой, и закручивается мощным вихрем эмоций. — У тебя он теперь есть. Поделись им со мной, Май.
Он нависает, как огромная надежная стена, от тела, даже сквозь слои одежды, исходит парализующее тепло… В глазах тлеет запредельная нежность.
— Откуда ты… знаешь? — голоса нет, сколько ни прочищай горло. — Как давно?..
— Я приехал сегодня. Мать раскололась. Оказывается, она просекла еще летом.
— Ты с ней снова общаешься? — ахаю я. Понимаю, что увиливаю от темы, но ожившая вера опять копошится где-то на забытых задворках души.
Неужели я слишком плохо думала об Эльвире? Может, с моей матерью тоже не все потеряно?..
— Да, общаюсь, — кивает Тимур. — Навестить твою маму — тоже в планах…
Мы молчим. Только вороны истошно каркают, да с еловых лап срывается снег, а с губ — облачка пара.
— Спасибо тебе. За опыт, — он первым нарушает тишину, склоняется надо мной, и горячее дыхание согревает ухо: — Я скучал. И на двести процентов уверен теперь, что «…мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени…»
Его простые признания в клочья разрывают сердце, оно болит и обливается кровью. Я тоже скучала как сумасшедшая, нуждалась в нем, сомневалась и страдала, и собиралась многое сказать…
— Пять месяцев — слишком долго. Видишь руки? — Он заводит их за спину. — Если готова снова попробовать… Пожалуйста, просто… обними меня, Май!
***
конец.
