конечно, не узнаю. Просто знаю, куда мы едем.
– В каком смысле не обольщаться?
– Эван не белый и пушистый. И я не знаю о чём вы с ним договорились, когда летали в шале, но, если бы ты сказала «да» на мой вопрос, тебя ждало бы жестокое разочарование. Не я встретил бы тебя за дверями спальни по его сценарию.
– Не ты? – обращаю я свой вопрос Элен, которая, кажется, осведомлена лучше Адама, потому что усиленно качает головой.
– Адам, ты не прав, – отвечает она. – То есть нет, в том, что он говнюк – прав. И что не прощает ошибок и слабость. Но если думаешь, что этот актёр был нанят для неё – ошибаешься. Надо было вам остаться и дождаться объявления.
– Ну, раз уж мы не дождались, – вдавливает он педаль газа в пол, поднимая за машиной клубы пыли, – может, ты нас просветишь?
– Мы наняли не просто актёра. Это участник нового сезона, который будет работать на шоу вместо тебя.
И мне показалось, что машина вильнула не просто так, когда Адам это услышал.
– Что? – уставился он на Элен в зеркало заднего вида.
– Да, да, Адам, – кивает ему Валери. – Мне тоже предложили остаться на следующий сезон.
– Этому парню уже придумали и легенду, и якобы он следующий миллионер с разбитым сердцем, ищущий себе жену. И он им, конечно, станет, когда к финалу получит свой гонорар, – улыбается Элен. – Но, главное, шоу продолжается.
– А мы?
– А что вы? – хмыкает она. – Вы нашли друг друга и это главное. Сыграем свадьбу и отпустим вас с миром на все четыре стороны. У вас хоть поговорить-то была сегодня возможность?
– Нет, – переглядываемся мы с Адамом.
– Ну, у вас ещё вся жизнь впереди. Наговоритесь, – улыбается она, явно вкладывая в это слово иной смысл, а потом вздыхает. – Только бы там эта Рене не наделала глупостей.
И хоть она озвучила именно то, о чём все мы невольно думали, именно после её слов становится особенно тревожно.
И только когда мы выходим из машины, я вижу, что Валери по-прежнему в своей белой униформе, в руках у неё медицинский чемоданчик, а у дверей в помещения с аквариумами нас уже поджидает машина парамедиков, которым она идёт давать инструкции.
А я замешкалась и потеряла из вида Адама. Но почему-то точно знаю куда надо идти – к аквариуму с улитками.
– Рене, я тебя умоляю, – первое что слышу я, когда утыкаюсь в спину Адама, и он не пускает меня дальше. – Рене, пожалуйста, – подняв руки ладонями вперёд уговаривает её Эван.
И надо сказать, что нелёгкая ему выпала задача, потому что эта стройная безумно красивая темноволосая девушка с безнадёжным отчаянием на лице, растрёпанная и заплаканная стоит босиком в воде, в том самом проклятом аквариуме.
– Что бы я ни делал. Как бы себя ни вёл. Как бы с тобой ни поступал, твоя жизнь бесценна, и не стоит того, чтобы рисковать ей ради меня, – осторожно делает Эван шаг вперёд, но девушка дёргается, и он замирает.
– Может, так ты наконец поймёшь: важна я тебе или нет. И если нет, то и нет. Потому что я всё равно не смогу без тебя жить, – отчаянно дёргает она головой.
Но я не совру, если скажу, что взгляды наши сейчас прикованы не к её лицу, а к её ногам, возле которых три десятка смертоносных улиток.
– Но ты же понимаешь, что это шантаж, – усмехается Эван. – Что я сейчас скажу тебе всё что угодно лишь бы вылезла, но будешь ли ты счастливее от этой лжи?
– А ты скажи правду. Хоть раз в жизни скажи мне правду, Эван Макгрегор, – тяжело вздыхает она. – Ты даже не запомнил моего имени, – задирает она подбородок, но это слабо помогает, я-то знаю, слёзы предательски снова наполняют её невероятно выразительные печальные глаза.
– Хорошо, пусть будет правда, Рене Кэтлин Литтлтон, – мягко улыбается он. – И она в том, что к сожалению, тебя невозможно забыть, даже единственный раз увидев.
И глядя на её тонкие запястья, матовую кожу, что в неярком свете павильона кажется идеальной, крутые бёдра, узкую талию и высокую грудь, что едва удерживают пуговицы простой клетчатой рубашки, даже я подпишусь под каждым его словом. Она не просто красавица. Она из тех красавиц, которых не выкинешь из памяти просто так.
– Но ты забыл, – качает она головой. – Забыл, Эван. А даже если не забыл, тебе всё равно на меня плевать. Всегда было плевать.
– А что мне нужно было сделать? Встать в очередь за всеми твоими воздыхателями, что толпами ходили за тобой? И ты, между прочим, не очень-то от них и отбивалась.
– А что ещё мне было делать, когда ты ушёл, не попросив даже мой телефон.
– Как что! – выразительно разводит он руками, подходя вплотную к аквариуму. – Конечно, быстрее прыгать в постель к этому рыжему, или какой он там был? Пегий, как жеребец? Зачем мне был нужен твой телефон, если я знал, где ты живёшь? Скажу больше: что, если я пришёл к тебе на следующий же вечер, как идиот, с цветами, с подарком, а у тебя на кухне уже курит этот сивый мерин?
– Да он не один пришёл, с подругой. Чёрт! – топает она ногой, поднимая со дна муть и мы все невольно замираем, кроме Рене. – Это был не мой парень!
– Рене, пожалуйста, выбирайся оттуда, – заметно побледнев, протягивает ей Эван руку. – Хотя ключевое слово и «был», потому что я приходил и на следующий день, и после. И рыжий этот отирался у тебя снова. И уже точно без подруги. Потому что курил, лёжа в постели.
– Ты не мог этого видеть, – демонстративно убирает она руки за спину.
– Да неужели? – опирается он на край толстого стекла, поднимая к ней лицо. – А разве окна твоей спальни не выходят на пожарную лестницу? И разве бедолага Клив тебя не разочаровал?
– Клайд. Его звали Клайд, – отступает она на полшажка. И у меня опять замирает сердце, потому что я не вижу есть ли позади неё проклятые улитки.
