Осталось пять минут, и мы играем лучше, но Шнайдер жаждет крови. Только за этот период он набросился на трех наших игроков и заработал пенальти. Он пытался оспорить это у судьи, но не получилось. Небольшая часть фанатов Scorpions ликует, когда он направляется на скамейку. И тут я вижу, как Зак проезжает мимо штрафной, поворачивает голову, стучит по стеклу и что-то говорит. Шнайдер вскакивает на ноги, стучит палкой и кричит, но Зак просто машет рукой и улыбается, ещё больше выводя его из себя. Я много лет играл со Шнайдером и против него, и он настоящий мастер, но я никогда не видел его таким. Он не в себе.
— Давай закончим с этим, — говорит мне Зак, проезжая мимо и занимая позицию.
На табло счёт три-два, когда Шнайдер возвращается на лёд. Его взгляд остановился на моём лучшем друге. Игра погрузилась в хаос, поскольку напряжение между ними обоими передалось другим игрокам. На часах осталось всего три минуты, но в хоккей почти не играют. Толпа подпитывается боевым азартом, наслаждаясь демонстрируемой жестокостью.
Я бросаю взгляд на Фелисити, которая опустила голову и закрыла её руками. Она не может смотреть на это, и это невыносимо. Я ненавижу себя и за то, что не убрал Зака со льда сегодня.
Шайба отскакивает от бортов, и Джесси ловит её. Он такой быстрый, что я никак не могу его догнать, но далеко ему не удается уйти, так как его останавливает один из защитников, который перехватывает шайбу. Его пас на Шнайдера получился неточным, шайба пролетает мимо него к Заку, который подхватывает её в дальнем углу.
И вот тогда это происходит. Всё разворачивается прямо передо мной, как в замедленной съемке, и всё, что я могу сделать, это стоять и смотреть. Шнайдер переводит взгляд на Зака, когда тот берет шайбу под контроль и начинает разворачиваться, открывая свое тело для передачи. Шайба покидает клюшку Зака, но Шнайдера не интересует нападение. У него на уме только одна форма атаки.
Он врезается в него всем телом как раз в тот момент, когда я вижу, как поворачивается шлем Зака, и замечаю атаку, но уже слишком поздно. Он не был готов. Обычно он ожидал бы возможного удара, но не сегодня, не с тем, как он вел себя в этом матче.
При ударе тело Зака откидывается назад, его голова первой соприкасается с бордюром, но я слышу не треск разбивающегося стекла. Такой хруст могут издавать только кости, и, клянусь, это всё, что я слышу даже сквозь ревущую толпу. Это самый тяжелый удар, который я когда-либо видел в своей карьере.
Зак лежит, скрючившись, на льду, от силы удара шлем слетел у него с головы, клюшка валяется в нескольких футах от его безжизненного тела.
Осознав серьезность ситуации, толпа замолкает, но Шнайдер продолжает бушевать.
— Пошел ты, Эванс! — выплевывает он, когда капитан тащит его прочь, а судья спешит вмешаться, когда трое наших игроков, включая Дженсена, начинают избивать Шнайдера.
Проходит несколько ударов, и мои инстинкты берут верх, адреналин, наконец, толкает меня вперед. Я знаю, что кричу, но не слышу ничего, кроме звона в ушах, который становится всё громче. Я знаю, что мои прокладки промокли насквозь, когда я опускаюсь на колени рядом со своим лучшим другом. Я вижу, как врачи суетятся вокруг него, проверяя состояние его сознания. Я понимаю, что его правая нога не должна быть под таким углом, и замечаю, как кровь начинает отливать от его лица на майку, окрашивая его номер шестьдесят шесть.
Но всё, о чем я могу думать в этот момент, — это то, что это всё моя вина.
Это всеёиз-за меня, и я никогда себе этого не прощу.
ГЛАВА 33
ДЖОН
— На данном этапе ещё слишком рано что-либо говорить, — подтверждает нейрохирург, лечащий Зака. — В настоящее время мы проводим сканирование мистера Эванса, чтобы выяснить, нет ли у него перелома или смещения шейных позвонков; также возможно сотрясение позвоночника, и мы, конечно, надеемся на последнее. Как только мы узнаем больше, мы проинформируем его медицинскую бригаду и семью. Я могу подтвердить, что у мистера Эванса сломаны два ребра, большая берцовая кость, несколько глубоких рваных ран на лице и сломана челюсть.
Мой телефон жужжит в заднем кармане брюк, но я игнорирую его. Сейчас я не могу думать ни о чём, кроме своего лучшего друга.
Тренер поворачивается ко мне.
— Возвращайся в отель, Морган. Ты больше ничего не можешь сделать. Я позвоню тебе, когда получу известие от медицинской бригады.
Я качаю головой.
— Я останусь здесь. Он ни за что не бросил бы меня. Он никогда этого не делал.
Слова Зака, сказанные ранее на тренировке, повторяются в моей голове. “Я всегда был рядом с тобой, чувак, а где был ты, когда я нуждался в тебе?”
Заходя в туалет, я опираюсь руками о стойку. Мои мысли выходят из-под контроля, и, несмотря на всю терапию, которую я проходил за эти годы, у меня всегда был Зак, на которого я мог опереться, который поддерживал меня и говорил, что всё будет хорошо. Но теперь этот человек думает, что я подвел его, что я не стою его времени, и знаете что? Исходя из его положения на больничной койке, я бы сказал, что он, вероятно, прав.
— Чёрт! — я сжимаю руку в кулак и бью по диспенсеру для бумажных полотенец снова и снова, пока костяшки моих пальцев не начинают кровоточить, и физическая боль ненадолго отвлекает меня от душевных мук.
Мой телефон снова жужжит, и на этот раз я проверяю его.
Ангел
«Я всё ещё на стадионе с мамой и папой Дженсена, но скоро вернусь в отель. Я молюсь, чтобы с Заком всё было в порядке, и, пожалуйста, детка, дай мне знать, что ты тоже.»
Я кладу телефон в карман, но понимаю, что она не остановится, пока не получит от меня вестей. Прямо сейчас мне просто нужно быть подальше от неё. Она не должна видеть меня таким.
Я
«Попроси их убедиться, что ты нормально доберешься до отеля. Я не знаю, когда вернусь.»
Я убираю телефон в карман и выхожу обратно, чтобы присоединиться к Тренеру.
— Есть какие-нибудь новости? — Дженсен подходит и садится рядом со мной; прошло несколько часов с тех пор, как мы в последний раз видели нейрохирурга, а новостей по-прежнему нет.
— Нет, — отвечаю я, не заинтересованный в разговоре, но я замечаю отсутствие Эми. Мы вообще ничего о ней не слышали и понятия не имеем, где она. Влюблена в Зака? Полная брехня. Если бы что-нибудь случилось с Фелисити, я был бы прикован к её постели.
— Мои родители убедились, что Фелисити нормально вернулась в отель.
Я киваю, наклоняясь лицом к полу и упираясь предплечьями в колени.
— Спасибо.
— Она беспокоится о тебе, чувак; говорит, что почти ничего не слышала о тебе с тех пор, как ты сбежал со стадиона.
— Я беспокоюсь о своём лучшем друге. Она поймет, что я должен уделить ему внимание.
— Да, это понятно, приятель, но, по крайней мере, напиши ей ответ.
— Я, блядь, уже сделал это! — огрызаюсь я. Я почти не вступал в контакт, потому что у меня сейчас настолько хреново с головой, что в таком состоянии я способен оттолкнуть кого угодно. Мне просто нужно побыть одному.
— Едва ли.
— Знаешь что, Дженсен, если не можешь быть полезным, тогда отвали. Я не в настроении.
— Не делай этого, Джон, — он видел меня в худшие мои моменты, и я знаю, что он чувствует, что грядет, на каком пути я стою. Я тоже. Я знаю, что моё поведение непредсказуемо, а эмоции зашкаливают, но я бессилен остановить это. С каждой минутой я чувствую, как теряю способность мыслить рационально, а голос, говорящий мне, что я недостаточно хорош, звучит всё громче. Искушение сдаться и позволить ему увлечь меня за собой становится всё сильнее.
Я не отвечаю. Я просто откидываюсь на спинку стула и натягиваю капюшон, отгораживаясь от всех вокруг, пока мы ждем кого-нибудь, любого, блядь, на данном этапе, кто скажет мне, сможет ли мой друг снова ходить.
