Нарушая размеренный ход мыслей, вновь звонит телефон. С экрана на меня смотрит жена. В скором, надеюсь, бывшая. На фото Наталья выглядит как белокурый непорочный ангел. Это даже удивительно, насколько её идеальный фасад не соответствует гнилому содержанию.
— Да… Слушаю.
— Что… с… моей… картой?
— С твоей? Я не знаю. А одну из своих ненужных я, кажется, вчера аннулировал.
— Какой же ты козёл, Казак! Это были мои деньги! Мои… Я их заработала!
— Чем, прости?
— Тем, что терпела тебя целых пятнадцать лет! Ложилась под тебя, озабоченного урода! И дочь тебе родила, может, ты забыл?! А потом таскалась с ней по врачам и реабилитационным центрам…
О, эту песню я слышал много раз. Ничего нового.
— У тебя всё?
— Ты не можешь лишить меня моей жизни!
— Жизни — нет. Что ты, Наташ, мы же цивилизованные люди. А вот отлучить тебя от кормушки мне вполне по силам. Ты сама настояла на том, чтобы подписать брачный контракт.
— Так хотел папа! Я была юной и ни черта не соображала!
— Кто ж знал, что с тех пор всё настолько изменится, правда?
И тут мне действительно надо сказать большое спасибо тестю. Когда мы поженились с Натальей, я был студентом без гроша в кармане, а она — избалованной дочкой чиновника средней руки, довольно прочно сидящего на государственных потоках. Тесть опасался, как бы я не наложил лапу на те активы, что он переписал на Наташку, заметая следы… Вот и заставил нас подписать брачный контракт. С тех пор и впрямь многое изменилось. Наташкины активы были проданы. А потом мой тесть погорел на крупной взятке. Его судили, дали срок, естественно, конфисковав всё, что у него было. А я за это время поднялся. Сделал имя в определённых кругах, разбогател и обрёл влияние.
— Я подам на тебя в суд!
— Это всегда пожалуйста…
— Я уничтожу твою репутацию! С тобой не захочет работать ни один приличный человек!
— Мне уже бояться? А я-то думаю, чего ты звонишь…
— Все узнают, что ты из себя представляешь!
— Пожалуйста. Ни в чём себе не отказывай. У тебя ещё что-нибудь?
— Да пошёл ты! — бросает напоследок моя «любимая» жёнушка и отключается. В ухо льются гудки.
Откладываю телефон, а потом, не выдержав, со всей дури бахаю кулаком по столу. Может быть, я и впрямь законченный урод. Но я действительно не понимаю, какого хрена эта избалованная сучка решила, будто я ей что-то должен. Пока я, как дурной, пахал, та ложилась за моей спиной едва ли не под каждого вхожего в наш дом мужика. Вот почему, собственно, дом я ей всё-таки оставил.
— Ой!
Вскидываю взгляд. Мишель стоит, придерживаясь за дверь. Интересно, как долго?
— Что?
— Это мама звонила, да?
— Угу. Мама… — я выбираюсь из-за стола, подхожу ближе. Сажусь на корточки, чтобы быть с дочкой на одном уровне. — Ты по ней скучаешь?
— Немножко, — отвечает Мишель слишком торопливо, чтобы это могло быть правдой. Твою ж мать! За грудиной тянет привычное чувство вины. Но чёрта с два оно возьмёт надо мной верх. Я и так ради дочки терпел непозволительно долго. Больше просто нет сил. У меня неприятие на физическом уровне. По типу того, как человеческий организм отторгает плохо подобранный донорский орган. — А она совсем-совсем не хочет меня видеть?
Ярость обжигает нутро. Бесит то, что ради спокойствия Мишель я снова вынужден врать. Врать и выгораживать.
— Конечно, хочет.
— Врёшь ты всё. Думаю, мама не хочет меня видеть из-за того, что я не такая, как все.
— Что значит — «не такая»? — холодею я.
— Ты знаешь, — шепчет Мишель.
— Не знаю, и знать не хочу. Ты самая красивая, самая любимая девочка на свете. Я не променяю тебя ни на одну другую.
Мишель отрывает взгляд от пола и робко улыбается.
— Почему же мама совсем ко мне не приезжает?
— Наверное, у неё дела.
— Какие?
Вздыхаю. Хватка у моей доченьки отцовская, бульдожья. Это, с одной стороны, хорошо, иначе она со своим диагнозом ни за что бы не сделала таких успехов. С другой… я порой совершенно не знаю, как выстраивать с ней диалог.
— Ну, вот сегодня, например, твоя мама давала интервью.
— Правда?! А кому?
— Какому-то модному журналу.
— Ух ты! Как будто она модель. Или звезда. Это, наверное, важное дело.
— Наверное.
— Важнее меня.
Ну, вот как эта хитрая лиса так легко расставляет ловушки?
— Важней тебя нет ничего на свете! — убеждённо говорю я и, чтобы положить конец этому трудному для нас всех разговору, добавляю: — Рассказывай, что ещё ты хотела бы видеть в своей новой детской. Я думаю в следующий раз взять с собой на объект дизайнера. М-м-м? Что скажешь? Будет интересно.
— И меня возьмёшь?
— Не знаю. У тебя же лагерь. Если что, я всё-всё покажу тебе на визуализации.
— Что такое «визуализация»?
— Это такие картинки, воспроизводящие то, как будет выглядеть наш дом после ремонта.
— Если старые хозяева захотят его продать.
— Да. Точно. — Растираю переносицу двумя пальцами.
— Ты их убедишь! — уверенно кивает головой Мишель.
— Почему ты так в этом уверена?
— Потому что ты — это ты, — она закатывает глаза. Как всегда в такие моменты, моё сердце пропускает удар. Есть что-то ужасно трогательное в этой её святой вере в мои возможности.
— Я постараюсь что-нибудь придумать. Ух ты ж чёрт! Только посмотри, сколько времени. Тебе уже давно пора в кровать…
— Сначала мыться!
— Точно. Сама справишься?
Мишель опять закатывает глаза и, прихрамывая на одну ногу, выходит. Для ребенка с ДЦП она очень и очень подвижная. Пока Мишель купается, я проверяю почту, вспомнив о злосчастной статейке. Пробегаюсь по сопровождающим её фото. Наталья красива, бесспорно. Но мне неприятно на неё смотреть. И читать неприятно её излияния о том, как важно составлять чертово меню. Потому что она никогда этим не занималась. Хватает меня примерно до середины текста. Чувствуя, как в душе вновь поднимается мутная злоба, я отвечаю на письмо коротким «ок» и сворачиваю переписку.
Нелли
Следующие три недели пролетают, как один день. Время вообще с возрастом ускоряется, а лето проносится как-то уж
