стать волонтером в церкви было бы не так уж плохо. Это дало бы мне какое-то занятие, приятное (спасибо пастору Бену), и я бы подпитывала то странное чувство внутри меня, которое отчаянно хочет сделать что-то помимо того, чтобы наслаждаться весельем.
Я глубже прижимаюсь к дивану, думая, что, может быть, мне удастся поспать еще пару часов. Запах ударяет мне в нос и обжигает. Он исходит от диванной подушки под моей щекой. Делаю полный вдох, надеясь, что не чувствую того запаха, который, как мне кажется, я чувствую, что каким-то образом я ошиблась.
Я как-то слышала, что призраков могут сопровождать запах, так что, когда вы чувствуете запах старых бабушкиных духов из ниоткуда, вы знаете, что это бабушка подглядывает за вами.
Если это так, то меня навещает мертвая пиратская шлюха, потому что пахнет гниющей рыбой и сексом. Я поднимаюсь с дивана и смотрю вниз, надеясь, что не увижу мокрого пятна от секса Сторми с прошлой ночи. Чисто, а это значит, что эти ароматы спрятаны глубоко в ткани, а теперь глубоко в моем носу.
— Сторми! — кричу я, бросая одеяло на пол, как будто оно покрыто миллиардом вшей. — Иди сюда!
После того, как кричу ей еще несколько раз, она, наконец, спотыкаясь, выходит из коридора обернутая в простыню. Ее черные волосы ниспадают на плечи, а густой макияж, который она нанесла вчера вечером на работу, все еще на месте, просто размазался по лицу. Она прищуривается в залитой солнцем комнате, осматривая пространство, прежде чем поднять свой взгляд на меня.
— Какого хрена? Я подумала, что здесь копы, судя по тому, как ты орала.
— Каково правило номер четыре? — требую я.
Сторми морщит лицо, как будто пытается в уме произвести деление.
— Никакого секса в общественных зонах!
— О. — Ее взгляд мечется в сторону кухни. — Да, насчет этого…
Я громко вздыхаю и закрываю глаза.
— Да поможет мне Бог, не говори мне, что ты трахалась в том же месте, где мы едим. — Когда она не подтверждает и не отрицает это, я открываю глаза и вижу, что на ее лице написано чувство вины. — Ты этого не сделала.
— Дурацкое правило.
— Что не так с твоей кроватью? Или с твоей комнатой? У тебя даже есть своя гребаная ванная. Почему ты делаешь это на диване и на кухне? Прояви хоть немного уважения, черт возьми. — Я топаю мимо нее в свою комнату и проклинаю ее вагину ко всем чертям.
— Мне жаль, хорошо? Просто расслабься.
Я захлопываю дверь, зарываюсь головой в подушки и засыпаю.
ГЛАВА 2
БЕН
— Ты опоздал. — Глаза Донны широко раскрыты от беспокойства, и хотя женщина улыбается, выражение ее лица обеспокоенное. Она снимает рюкзак Эллиот с моего плеча и протягивает мне чашку кофе. — Они прибыли двадцать минут назад.
— Они рано. Я пришел вовремя. — Я смотрю на часы — пять минут девятого. — Почти.
Эллиот подбегает к столу Донны, чтобы покопаться в вазочке с леденцами.
— Еще слишком рано для конфет, Эллиот, — говорю я, останавливаясь по пути в свой офис. — Прибереги на после школы.
— Я присмотрю за ней. Ты иди. — Донна выуживает красную карамель, любимую конфету Эллиот.
— Тебе нужно будет уйти через десять минут, чтобы доставить ее в школу вовремя.
— Я поняла. — Она указывает на мою шею. — Поправь.
Я поправляю то место, где мой воротник торчал с одной стороны.
— Спасибо. Молись.
— Я так и сделаю.
Я прочищаю горло и делаю паузу, чтобы собраться с духом после нашего поспешного утра. Колетт так и не перезвонила мне, заставив меня разбудить Эллиот и собрать её в школу раньше, чем она привыкла. После шестисот отказов от одежды и двух разных отказов от завтрака я пришел к выводу, что невозможно сделать мою девочку счастливой, когда она не выспалась.
— Что на тебе надето, дитя? — спрашивает Донна Эллиот позади меня, и я съеживаюсь.
Вы можете заставить девочку заглянуть в ее гардероб, но не можете заставить ее носить то, чего она не хочет. Разномастные гольфы, пижамные шорты с единорогом и рождественский свитер двухлетней давности — вот чего она хотела.
Я открываю дверь и приклеиваю дружелюбную улыбку. Ту, которая, я надеюсь, не выглядит слишком нервной, но и не слишком расслабленной.
— Доброе утро, извините, я немного опоздал.
В комнате два представителя НОЭЕ — одна женщина, один мужчина, оба в строгих костюмах. Ни один из них не сидел, когда я вошел, а это значит, что они рыскали по моему кабинету, скорее всего, просматривая мою полку со справочниками и семейными фотографиями. Я пытаюсь представить, что они видят, когда оглядываются вокруг. Подержанный письменный стол, стулья из ИКЕА, старенький компьютер. Типичный офис священнослужителя в маленьком городке.
— Пастор Лэнгли. — Женщина протягивает мне руку. — Я Хелен Джонс. Спасибо, что встретились с нами.
Когда я отпускаю ее руку, мужчина делает шаг вперед.
— Роберт Гантри.
— Приятно познакомиться с вами обоими. — Не совсем. — Присаживайтесь. — Я обхожу свой стол, ставлю кофе и обращаюсь к ним, когда они садятся напротив меня. — Чем я могу вам помочь?
Миссис Джонс лезет в свою сумку и достает папку с документами.
— Мистер Лэнгли, в нашу организацию подана официальная жалоба.
— Официальная жалоба? На мой стол не попало ничего, что было бы достойно внимания, если только вы, ребята, не разбираетесь с жалобами на парковку или громкостью музыки в святилище. — Я смеюсь. Они этого не делают. — На кого… — Я прочищаю горло. — На кого подана жалоба?
Мистер Гантри вынимает страницу из папки и протягивает ее мне.
— На вас, пастор Лэнгли.
— На меня? — Какого хрена?
Я смотрю на предложенный документ и просматриваю жалобу, поданную «анонимом», который утверждает, что является членом церкви Благодати в течение десяти лет. Обвинение заключается в том, что я «нарушил этический кодекс НОЭЕ в отношении личного характера, честности и поддержания сексуальной чистоты».
Взрыв смеха срывается с моих губ.
— Это что, какая-то шутка? — Сексуальная чистота? Я даже не держался за руки ни с одной женщиной, кроме своей дочери. — Меня что, разыгрывают? — Я оглядываю комнату в поисках скрытых камер. — Это мой брат подговорил вас, ребята, на это?
Когда они не улыбаются, у меня в животе поселяется тошнота.
— Это не шутка. — Миссис Джонс кивает на бумагу в моей руке.
— Мы относимся к этим утверждениям очень серьезно.
Продолжаю читать, с трудом различая слова сквозь туман замешательства, пока ломаю голову, пытаясь вспомнить, кого я мог разозлить. Не могу себе представить, кто мог бы подать на меня жалобу. Делаю неглубокий вдох, пытаясь сохранить вид
