руку, когда выходим из квартиры. На короткое мгновение окутывает знакомое чувство тепла и защищённости. Может, представить, что ничего не знаю? Пусть где-то там живёт другая женщина, растёт другой ребёнок, но тут Марат только мой.
— Ты чего-то задумчивая в последнее время, — говорит он, когда садимся в такси. Обнимает одной рукой, трётся носом о висок. — Что-то случилось? — шепчет ласково. Почему от его голоса моментально слабею?
— Ничего. — Кладу голову на его плечо. — Устала, наверное. Скоро школа, подготовка. Потом работу искать.
Говорю, не думая. Поглаживаю его костяшки. Не хочу в реальность. Хочу обратно в свой мир с розовыми пони и единорогами.
— На работу?
— Да. — Некуда скрыться от настоящего, как ни пытайся. — Каринка в школу пойдёт, а мне что делать? И дальше дома сидеть?
— Тебе что, денег мало?
Выпрямляюсь. Марат редко позволяет себе говорить со мной таким тоном. Резким, с высокомерными нотками. Ещё и при посторонних.
— При чём тут это? — отвечаю тихо, холодно. — Просто хочу работать, что тебя удивляет?
— Раньше не хотела, а сейчас хочешь? — Он щурится. — Что изменилось?
Хочется кричать: всё! Всё изменилось, ты оказался мудаком! Глотаю комок, отворачиваюсь к окну и сухо бросаю:
— Дома поговорим.
— Мась. — Марат находит мою руку, сжимает. Говорит мягко: — Ну, зачем тебе работать? Дома же нормально. Или заскучала?
— Заскучала, — говорю, а сама думаю: почему он так резко против? Никогда не задумывалась, но Марат ведь и правда не гнал на работу. Наоборот, подчёркивал, как счастлив, что его жена уделяет всё время дому и семье. Я считала, что это правильно, да и мама так воспитала, а сейчас волна протеста поднимается изнутри. Хочу на работу, и всё тут!
— На международных больше выходных будет.
— А рейсы длиннее.
— Ну, ты же привыкла, мась.
Спорить бессмысленно. Я же не должна спрашивать у него разрешения, чтобы устроиться на работу! Хотя мама тоже будет против, наверное. А мне не пятнадцать, чтобы у неё отпрашиваться! Надо меняться. Дожила до тридцати двух, а жизни толком не знаю. Оказывается, там, за пределами моей радужной планеты, все совсем не радужно.
Хорошо, что боулинге темно и во время игры можно особо не разговаривать. Настроения играть нет, мажу раз за разом, в конце концов, оставляю Марата играть за нашу команду в одиночку. Символично. Нет уже нашей команды.
— Что случилось?
Юлька падает на кожаный диван рядом со мной и отпивает пиво из высокого бокала.
— Голова болит.
Говорить о предательстве Марата, конечно, здесь не собиралась. Но, оказывается, дело не в месте, а в том, что вообще об этом стыдно говорить.
— Сильно? У меня таблетка есть.
— Не надо, само пройдёт. — Оказывается, из меня выходит неплохая актриса. Никто не замечает, как изнутри меня рвёт на части. Друзья весело хохочут, обсуждают что-то — даже не вслушиваюсь в разговор. Сказала Марату, что болит голова, и он весь вечер обнимает, не замечая, что никак не могу расслабиться. От тела исходит тепло, сильное сердце стучит прямо в ухо. Так хорошо в его руках, до слёз хорошо. Ещё немного — заплачу. Уже на пределе.
— Поехали домой, — вдруг говорит Марат. Почему он такой чуткий? Почему я до сих пор так на него реагирую? Может, у нас ещё всё может получиться? Если я приложу лейкопластырь на рану, поможет? Ну да, проще подорожником накрыть, тот же эффект получится.
Домой едем молча — я сделала вид, что сплю. Долго стою под душем, надеясь, что Марат уснул. Надеваю длинные хлопковые штаны, растянутую майку, ложусь на краю кровати. Задерживаю дыхание — матрас прогибается, Марат ложится вплотную, согревает дыханием шею.
— Мась, давай полечим твою голову действенными способами.
— Не думаю, что поможет, — отвечаю, но он не слышит: ныряет рукой под майку, ведёт ладонью вверх, к груди. Так умело, что тело реагирует инстинктивно, как у собаки Павлова. Лёгкое касание к соскам, мягкие поглаживания. И вниз, в штаны. Он смачивает пальцы слюной, возвращает руку, оставляет поцелуи на шее, умело разжигая пламя.
Не хочу думать о другой, о том, что он с ней делал и будет делать. Не сейчас, когда лежу перед ним голая, когда его голова между моих ног, а язык влажно скользит вдоль складок и дразнит клитор. Сладко выдыхаю: только с ним так, только для него я такая. Оргазм скручивает резко, стон прячу в подушке. Дрожь ещё гуляет по телу, когда он входит. Выходит почти до конца, плавно скользит обратно. Мучительный ритм, чувственный, как мне нравится. Хватаюсь за его предплечья, ловлю губы. Соскучилась, так сильно соскучилась по сильному телу, которому хочется отдаваться снова и снова. Знакомое тепло начинает копиться внутри, выпускаю член с тихим хлюпаньем, влажно размыкаются губы. Спальня полнится пошлыми звуками страсти. Сжимаюсь вокруг него, кончая, он присоединяется через несколько резких движений. Ложится рядом, обнимает, сплетаясь ногами.
— Я уже решил, что ты на что-то обиделась.
Чувствую себя предательницей. Только что предала саму себя.
***
От автора: не паникуем, после этого Агата никого не простит и ничего не забудет, мы на пороге взрыва!
Марат
Агата передвигается по кухне, как домашняя фея — плавно. Есть в этом что-то: смотреть по утрам, как жена готовит завтрак. Про работу больше не говорит, и хорошо. Нечего ей там делать. Каринка в первый класс вот-вот пойдёт, кто следить будет, забирать, с уроками помогать? Няню на постоянку брать? Чтобы чужая женщина мою булочку с корицей растила? Да нихуя. А вот и она, влетает на кухню, растрёпанная.
— Проснулась! — Агата поворачивается. Улыбается так, как лишь она умеет: когда становится светлее. Треплет растрёпанные волосы. — Иди умывайся, скоро будем завтракать.
Смотрю на своих девчонок: красавицы. Обе. Каринка уже по пояс Агате, так растёт быстро.
— Девчонки, не хотите сегодня в аквапарк сгонять?
— Да-а! — кричит Каринка. Странно, Агата хмурится. Обычно она всегда за спонтанные семейные вылазки.
— Кажется, мама не хочет.
— Ма, пойдём! — Каринка делает большие глаза. Кота из Шрека бы точно с неё рисовали.
— Пойдём, солнышко. — Агата вздыхает. На меня не смотрит. Нехорошее предчувствие ворочается в груди. Холодок такой мерзкий, который стереть хочется.
— Мась? — спрашиваю, когда дочка убегает умываться. — Ты сегодня какая-то
