таких мужей, как ты, Марик. Отличная идея, говори, когда, я папе скажу.
Ну вот, напросился на семейную встречу. Хуй с ним, правда давно не собирались. Но до него надо узнать, что, всё-таки, так расстроило мою Агату.
Агата
Ещё немного, и я либо сдуюсь, либо лопну, как воздушный шар, до предела накаченный гелием. Эмоций слишком много, и среди них — я, как лодка посреди шторма. Лечь бы и лежать, не двигаясь. Врасти в кровать. Не есть, не пить, не дышать. Но как я могу позволить такую роскошь? Нельзя расслабляться перед дочкой, нельзя позволять голосу дрожать, когда разговариваю с мамой. Смотрю на спящего Марата и представляю, как душу подушкой. А потом что? Сяду в тюрьму, Каринку мама воспитает… Боже, я на самом деле об этом думаю?!
Отшатываюсь от Марата, встаю. Кутаюсь в халат, иду на кухню, включаю чайник. За окном ночная Москва. Сколько она скрывает драм, подобных моей? Кому-то же гораздо хуже, чем мне. И что? Я не имею права думать о себе? Должна сделать вид, что ничего не знаю, и сохранить семью? Марат замечательный отец и мужем до последнего был идеальным.
Бессовестный мудак. Передёргивает от него. Но разве можно разлюбить по щелчку пальцев? Забыть годы, что провели вместе, счастье, чувство, что живёшь за каменной стеной. Взять и перечеркнуть всё, что между нами было. Не знаю, что там у него с той, другой, но ведь то, что со мной знаю! Помню! Тут оно, в груди живёт! Ноет, тянет, болит. Чувствую себя Надюхой из любимого фильма. Только у неё муж разок на курорте побывал, а мой там прописался.
Не могу так. Не могу-не могу-не могу. Быть удобной для всех. Молчать. Терпеть.
Смотрю вниз, на дорогу, по которой проносятся редкие машины. Если бы не Каринка, шагнула бы вниз, и стало легче. Как просто уничтожить желание жить, достаточно взять и разбить сердце.
Уснуть больше не получается. Даже лечь рядом не могу, так и хожу всю ночь тенью по квартире. К утру рождается что-то, смутно похожее на цель. Побег из тюрьмы, или побег к себе, настоящей? Прежде всего надо устроиться на работу и начать зарабатывать. Найти квартиру здесь, недалеко от школы, куда записали Каринку. Ещё с родителями объясниться… С мамой говорить.
— Давно проснулась? — на кухню, зевая, входит Марат. Надо же, не заметила даже, что уже утро. У него рейс скоро, а я завтрак не приготовила! С усилием удерживаю себя на месте. Обойдётся. Бутерброд сам может себе сделать, и кнопка на чайнике большая — не промахнётся.
— Давно. — криво улыбаюсь. Делаю глоток остывшего кофе. Наблюдаю за Маратом: ощущение, что он не понимает, что я не собираюсь ничего делать, растёт. Приятно видеть его растерянным. Стоит посреди кухни в одних трусах и озирается по сторонам. Красивый. Ну, не отнять у него это, как бы ни злилась, как бы ни ненавидела, не могу не любоваться. Высоченный, одним своим присутствием забирает воздух. Как же я всегда гордилась, что он — мой!
— Ты куда? — спрашивает он, когда встаю и обхожу его. От тела жаром пышет, так и манит завернуться в медвежьи объятия, зажмуриться, отогреться.
— Спать, — роняю тяжело. Ловит. Держит за руку, требовательно смотрит в глаза.
— Мась, может, скажешь уже, что происходит?
— Скажу, — говорю ровно. — После ужина с родителями.
Зачем он вообще этот ужин устроил? Как всегда, с папой будут говорить о работе, мама — млеть, глядя на Марата, а я… Я бы раньше тоже млела. Теперь буду делать вид. Наш последний семейный ужин, и он явно не войдёт в копилку приятных воспоминаний. Не будь его, уже сегодня бы всё вывалила, после рейса.
— Ты меня пугаешь. Может, нашла другого и хочешь меня бросить? — Он пытается перевести всё в шутку, но вижу — занервничал. Ничего, дорогой, потерпишь.
— Такую новость я не стала бы откладывать на потом. — Как же сложно держать всё в себе! Но Марат не заслуживает того, чтобы терять человеческий облик и опускаться до мещанского скандала. Не собираюсь унижаться, рвать на себе волосы и оскорблять. Всегда считала себя выше этого, оскорбить можно, не переходя на мат.
Все эти дни, что прошли с момента, когда узнала, живу в ступоре. Внутри копится-копится, закипает медленно. Как бы мне хотелось быть другой! Может, кипи во мне аргентинские страсти, Марат никогда не пошёл налево. Но я такая, какая есть, другой не будет.
— Это из-за того, что я сказал про работу?
— Я не собираюсь спрашивать твоё разрешение, чтобы устроиться работать. — Снимаю его пальцы с запястья, смотрю в родные глаза. — И мне всё равно, что ты об этом думаешь.
— Даже так? — Он приподнимает бровь. — А что это мы такие смелые?
— Не припоминаю, что, расписываясь в ЗАГСе отдавала себя в рабство.
Готовила, стирала, убирала, обслуживала от чистого сердца, потому что приятно заботиться. Оборачиваясь назад, вижу: он в свою очередь даже не похвалил ни разу, принимал, как должное.
— Чайник включи, он сам не нагреется.
Выхожу, задыхаясь. Как стометровку пробежала, физически больно рядом находиться. Мазохистка. Зачем терпеть?! Забрать Каринку и бежать, куда глаза глядят… Куда? У меня и денег-то своих нет. Всё — Марата. И куплено всё за его счёт, даже мои трусы. Нет, найти работу надо в первую очередь.
В спальне сажусь на кровать, беру телефон — написать Юльке. Она в крупной компании эйчаром работает, хоть с резюме поможет.
— Я не понял, Агат, это что за спектакль? — Марат заполняет собой спальню, возвышаясь надо мной скалой. Упирает руки в бока. Взгляд утыкается в его подтянутый живот. Медленно веду глазами выше, к лицу.
— Что не так? — Сердце барабанит, кровь приливает к щекам. — Я сказала, что ищу работу, проблему в этом видишь только ты.
Он раздражённо цыкает. Закатывает глаза.
— Как меня бесит этот тон, ты бы знала!
Я так оторопела, что не нахожу слов. Несколько раз моргаю, а потом выдаю тупое:
— Что?
— Тон, Агат! Говоришь снисходительно, как с идиотом!
— Не ори, разбудишь Каринку, — говорю холодно. — Я говорю так, как всегда. И оденься уже, хватит расхаживать голым.
Начинаю писать Юльке, как проснётся — прочитает. Чувствую: Марат смотрит. На плечи давит тяжесть взгляда. Но
