Он часто повторял подобные вещи, и они уже начинали слегка нервировать Лиз. Почему это она должна давать Меган время? Уж не хочет ли Дик сказать, что девочке просто необходимо привыкнуть к нему, поскольку в обозримом будущем он не собирается никуда исчезать? Почему он вообще решает за нее и за остальных?
Но Дик не собирался ничего решать за нее. Вечером, когда дети ушли спать, он снова поцеловал ее, и Лиз ответила на поцелуй, хотя делать это в доме ей было еще более неловко. Теперь она чувствовала себя самой настоящей осквернительницей семейного очага. Кроме того, ее беспокоило и другое обстоятельство. Поцелуи Дика как-то уж очень быстро стали для нее желанными. Лиз начинало казаться, что их отношения понемногу приобретают черты настоящего романа. И это пугало ее, поскольку Лиз до сих пор не чувствовала себя абсолютно свободной в том, что она делала или собиралась сделать. Правда, Джек погиб уже много месяцев назад, и Лиз знала, что даже с формальной точки зрения она имеет право снять траур и заняться собой. Но это была только одна сторона медали. Главная же трудность заключалась в том, что дети — особенно девочки — пока не признавали за ней права на личную жизнь. Меган только и ждала повода, чтобы ринуться в бой; Рэчел и Энни пока колебались, но в целом готовы были поддержать старшую сестру, а сыновья — как и полагалось мужчинам — просто еще не прочувствовали ситуацию до конца. Джеми вообще был слишком мал, но и у него бывали прозрения, от которых Лиз становилось не по себе. Предсказать же, как поведет себя Питер, когда поймет, что его мама собирается предать память отца и выйти замуж за другого человека, Лиз и вовсе не бралась.
«Стоп, — сказала она себе. — Кажется, здесь кто-то собрался за кого-то замуж? Нет уж, голубушка, прежде чем думать о новом замужестве, разберись-ка ты сначала с собой!»
В самом деле, прежде чем решаться на подобный шаг, она должна была раз и навсегда определить для себя, в какой мере чувство к Дику Вебстеру бросает вызов ее верности Джеку. Стоит ли он ее чувств, коль скоро — по его собственному признанию — ее новый знакомый был больше склонен к мимолетным связям, чем к серьезным, длительным отношениям.
Эти мысли не оставляли ее до середины октября. Лиз даже испытала облегчение, когда в один из уикэндов они с Питером все-таки отправились в поездку по колледжам Западного побережья. Все это время Дик звонил ей чуть не каждый день и даже каким-то образом разыскал ее в отеле в Лос-Анджелесе, где они с Питером остановились на одну ночь. Услышав его голос, Лиз ужасно удивилась, однако звонок Дика был ей приятен. Кладя трубку на рычаги, она улыбалась задумчиво и чуть-чуть мечтательно.
Питер видел ее улыбку, но ничего не сказал. В последнее время он вообще старался не делать и не говорить ничего, что могло бы омрачить хрупкие и не до конца определенные отношения его матери и Дика Вебстера. Дик ему искренне нравился. Желая, чтобы их роман продолжался, Питер заботился главным образом о матери, которая, как он понял из того немногого, что она говорила, никак не могла решиться ни на что конкретное.
По возвращении из этой поездки Лиз увиделась с Диком только через несколько дней, да и то ненадолго: он был на дежурстве, и они встретились в кафетерии больницы, чтобы съесть по гамбургеру и выпить по чашечке кофе. Многие сиделки помнили Лиз; некоторые дружески кивали ей и просили передать привет Питеру. Она чувствовала себя неловко оттого, что, кроме встречи с Диком, у нее не было в больнице никаких дел.
— Видишь, как тебя все любят, — посмеивался Дик, торопливо допивая кофе. Он-то знал, какое сильное впечатление произвела на персонал травматологического отделения ее преданность сыну. Далеко не все родители были так внимательны и заботливы, как Лиз. Сама она этого, казалось, не замечала. Для нее это было совершенно естественным. Таким же естественным она считала и свой интерес к работе Дика, к его повседневным делам и трудностям, о которых Лиз расспрашивала совсем не из вежливости. Ее действительно заботило, как ему живется, как работается. У Дика каждый раз теплело на сердце, когда Лиз проявляла свое отношение к нему подобным образом. Он был ей небезразличен — Дик ясно это видел, но Лиз по-прежнему не решалась назвать вещи своими именами. Подобное признание все еще было сопряжено для нее со слишком большими проблемами морального свойства, и каждый раз она малодушно откладывала решение на потом.
И все же Лиз менялась — менялась, несмотря ни на что. И вовсе не случайно, что, когда через неделю после возвращения из Лос-Анджелеса она заглянула в кладовую, где висели костюмы Джека, они вдруг показались ей безжизненными и унылыми. Теперь даже смотреть на них ей было трудно, а мысль о том, чтобы прижаться к ним лицом, как она делала когда-то, и вовсе не пришла ей в голову. Глядя на эти старые костюмы (просто костюмы, ибо если раньше она воображала себе Джека, его лицо, фигуру, то теперь она видела только потускневшие пуговицы, добротную черную или синюю ткань верха и шелк подкладок), Лиз поняла, что она должна сделать ради себя, ради своего будущего. Разумеется, уверила себя Лиз, это не имеет никакого отношения к Дику Вебстеру; просто со дня гибели Джека прошло уже десять месяцев. Теперь она наконец созрела для того, чтобы расстаться с прошлым, которое не отпускало ее столько времени.
Лиз принялась один за другим снимать костюмы с распорок и аккуратно укладывать их на расстеленную по полу оберточную бумагу, которая нашлась на одной из полок. Она уже решила, что передаст их благотворительному магазину «Армии спасения». Сначала, правда, Лиз подумала, а не отдать ли их Питеру, но он был слишком высок ростом и слишком молод для столь солидных, типично «адвокатских» костюмов. Нет, избавиться от них ей было бы легче, чем видеть на ком-то другом — пусть даже на собственном сыне.
Ей потребовалось два часа, чтобы освободить ящики комода и снять все, что висело в кладовой. Лиз уже заканчивала, когда к ней в спальню зачем-то зашла Меган.
В первую секунду с губ Меган сорвался гневный возглас, но тут же она расплакалась, громко всхлипывая. На мгновение Лиз показалось, что своим поступком она убила Джека во второй раз. Меган горько рыдала, глядя на аккуратные стопки одежды и белья на полу, а Лиз растерянно смотрела на нее и не знала, что ей делать, что сказать. Она сама едва не заплакала, но, взяв себя в руки, подумала, что Джека не вернешь, сколько ни храни это старое барахло. Уж лучше отдать его вещи кому-то, кто в них нуждается. Но стоило ей увидеть заплаканное лицо дочери, и Лиз снова заколебалась. Неужели она приняла неправильное решение?
