А потом… Из дома выводят замотанную в простыню девушку, и мне приходится в который раз охренеть от ебучей жестокости этого проклятого мира. Только сейчас допираю, о чем спорили эти ублюдки. Ее насиловали и собирались убить.
Худая. Еще меньше моей Маринки. Взгляд поднять не решается. Трясущаяся и бледная. Едва перебирает ногами.
Я прикрываю веки и делаю все, чтобы Чарушина ненароком ее не заметила. Потому что визуальное напоминание того, что могло случиться с ней – это реальное видение на добрую пару сотен ночных кошмаров.
Грудь вспарывает до самой глотки. Не сразу дышать получается. Сотрясает изнутри раза три точно, пока удается овладеть собой и набрать в легкие чертов воздух. Даже после этого мне настолько больно и страшно за Маринку, что я с трудом контролирую силу своих объятий. Хочется ее втоптать в себя. Поглотить нутром. Носить внутри, чтобы точно знать, что в безопасности всегда.
Ужас клубится за грудиной и подрывает черепную коробку крайне долгое время. Впору успеть обезуметь. Но в какой-то момент мне все же удается отрубить мышление и дать мозгу необходимый отдых.
Когда включаюсь обратно, двор почти пустеет от спецов.
– Завтра появись в отделении, – узнаю, наконец, кто со мной пытался разговаривать на старте налета. – Дашь ребятам нужные показания. Такова процедура. Понял меня?
– Понял, Сергей Николаевич, – отзываюсь негромко. – Завтра заеду.
Отставной подполковник Градский сжимает мое плечо и, не рассыпаясь лишними словами, покидает двор.
Нас с Маринкой тоже просят уходить, тихо оповестив, что место подлежит оцеплению для проведения расследования и сбора всех возможных улик. Молча вывожу ее, чтобы усадить на заднее сиденье в машину Чарушиных и вернуться к «Куяльнику[7]» за своей тачкой.
– Нет, нет… – бомбит она беспокойно. Тянет за руку к себе. – Я без тебя не поеду!
– Марина… – давлю терпеливо. – Я грязный.
– Садись уже, – сдержанно подгоняет Чара.
Вздыхаю и падаю на сиденье рядом с Маринкой. Она тотчас забирается мне на руки и, спрятав лицо, горячо дышит в ухо.
– Зачем ты… – всхлипывает. – Я так волновалась… – всхлипывает. – Ты ведь мог пострадать… – всхлипывает. – Зачем же?
Встретив в зеркале какой-то непривычно растерянный взгляд Артема Владимировича, со вздохом прикрываю веки.
– Причина простая, Марин, – выдаю не громко и не тихо. Как получается, так и говорю, не стараясь в этот момент спрятать эмоции от кого-то из окружающих, так или иначе близких мне людей. – Причина простая – ты у меня одна. Больше на этом уровне никого. Я должен был тебя защитить. Иначе не мог.
Она стискивает крепче. Вздыхает, ощутимо перестраивая какие-то сугубо внутренние процессы. Замирает.
Заводится мотор. И, наконец, машина медленно трогается с места.
– Домой, – шепчет Маринка, а я мысленно вторю ей.
47
Изо всех сил!
© Даниил Шатохин
Горю. Люблю. Дорожу.
Сильно-сильно.
Спеть? Что тебе спеть, родной? Только не Арию. Даже не проси… Что? Неожиданно. Ну, не знаю… Это очень романтично и нежно, Данечка. Спою, конечно. Слушай. Слушай только меня, родной. Я так сильно тебя… Тебя одного, Данечка.
Не знаю, откуда в мой сон вплетается этот шепот, но я точно знаю, кому он принадлежит. Маринка звучит так отдаленно, будто где-то за стеной находится. Себя я и вовсе не слышу. Да и не чувствую, чтобы говорил. Кажется, я только формирую мысли, а она их каким-то удивительным образом улавливает и отвечает.
Поет так же тихо. Но настолько мелодично, красиво и умиротворяюще… Волшебно. Мое дыхание выравнивается, сердцебиение замедляется, мозг прекращает кипеть, и я проваливаюсь в желаемую темноту, восстанавливать критически израсходованные силы.
Выныриваю много часов спустя. И совсем не удивляюсь, увидев Марину рядом. Рассматривая ее, сохраняю неподвижность, пока она не вскидывает взгляд. Мурлыканье Чаруши мягко обрывается. На розовых губах расцветает самая ванильная в моей жизни улыбка. Откладывая тетрадь на стол, она запрыгает на кровать. Я перевожу дыхание и смещаюсь, освобождая место. Обнимаю, едва устраивается мне под бок.
– Привет, – шепчет Марина.
– Привет, – сипло отзываюсь я.
– Выспался?
Прочищая горло, прислушиваюсь к медленно пробуждающемуся организму.
– Кажется, да.
– Супер, – улыбается шире. – А то я по тебе уже тосковала, – прижимается губами к моим губам.
И я, прикрывая глаза, на долгое мгновение задерживаю дыхание, чтобы, когда она отпрянет, потянуться за ней и вдохнуть во весь объем легких ее запах.
– Не верю, что ты могла заскучать, Марин, – пытаюсь шутить, но по факту ни тон, ни лицо веселья не выражают.
Неудивительно, конечно.
А вот Чарушина улыбается. Умница.
– Я не сказала, что скучала здесь, Дань! Я сказала, что тосковала по тебе! Исключительно по тебе!
Этот звонкий голос, эти горящие глаза, этот шальной задор – все вместе заставляют-таки мои губы растянуться.
– Наверное, и правда, много времени прошло, – выдыхаю значительно легче.
– Шестнадцать часов.
– Охренеть…
Резко сажусь, но вскочить с кровати не успеваю. Маринка преграждает путь и скользит рукой по моему предплечью. Переплетая наши пальцы, заглядывает мне в глаза.
– Переломы рук и ног. Девять треснутых ребер. Разрывы трех селезенок, двух почек, печени, двух легких, двенадцатиперстной кишки, мочевого пузыря… – перечисляет неспешно и достаточно хладнокровно, как я догадываюсь, общие травмы всех троих подонков. – А у тебя руки целые. Костяшки не сбиты. Только синяки на ребрах ладоней. Как так?
Сглатываю и отвожу взгляд.
– Знаешь же, как. Зачем спрашиваешь?
– Да. И это знаю. Просто хочется, чтобы ты больше делился.
– Постараюсь, – выдыхаю и поднимаюсь.
– Парочку приемов покажешь, ниндзя? – прилетает уже в спину.
– Нет, – отсекаю действительно резко. – Это не тема для шуток, Марин.
Оборачиваясь, задерживаю на ней суровый взгляд. Она под ним слегка краснеет.
– В целях самообороны, Дань…
Вздыхая, словно физически на вес принимаю этот ответ. Страшно даже думать о том, что ей может снова грозить опасность. Но на самом деле страховки нет ни у кого. Держаться непрерывно рядом возможности не будет никогда. Это нереально.
– Ладно. Как-нибудь покажу, Марин, – выношу решение, осознавая, что она станет первым, но не последним человеком, которого я возьмусь обучать. Не последним, потому как дочь наша будет второй. – Приготовь мне, пожалуйста, какую-нибудь одежду. Освежусь и поеду в отделение.
– Угу… Конечно.
Когда я выхожу из ванной, Маринка со всей ответственностью подает мне не только наглаженные брюки и рубашку, но даже белье и носки. А еще – галстук и пиджак.
– Это лишнее, – не сдержавшись, кривлю губы. – Накину кожанку, и хватит.
– Ладно.
Полагая, что операм пригодится вся имеющая у меня информация, подхватываю со стола ноутбук.
– Дань… – выдыхает Чарушина, снова перекрывая мне дорогу и прижимаясь к моей груди. – Может, мне поехать с тобой? Нужна поддержка?
– Нет, Марин… Я бы не хотел, чтобы ты ехала, – говорю, как есть. Оградить хочу. Хватит того, что ей пришлось рассказать все отцу и брату. Ради меня ведь решилась. Я же понимаю, как трудно это для нее было. – Только может быть такое, что твои показания тоже будут нужны для дела… Я узнаю и, если что, приглашу кого-то из спецов к нам.
Основное расследование, должно быть, развернут вокруг той девушки, которую эти ублюдки держали взаперти. Но в таких случаях обычно собирают все, что можно наскрести.
Ладно я, меня пусть хоть наизнанку выворачивают. Я и за нанесение тяжких телесных, и за покушение на убийство готов ответить по всем статьям. Но Маринка… Мать вашу, вот как ее от этого оградить теперь?! Она же беременная. Да и вообще! Сколько можно вариться в этой темноте?! Не хочу, чтобы она опять погружалась.
