– Все хорошо… Все хорошо… Все хорошо… – шепчу, не стесняясь своих эмоций.
Каждый человек имеет право на чувства. Какими бы они ни были, по-настоящему близкие люди никогда их не обесценят. Они переживают все с тобой. И нет, это не сделает ваши внутренние отношения какими-то другими. Разделенная ноша теряет вес. Я ощутила облегчение сразу после того, как открылась Дане. А теперь и вовсе – монстр исчез навсегда. Я окутана такой силой, что кажется, будто ничего неподвластного в этом мире не существует.
Папа обнимает дольше всех. А потом и Шатохину «крепкие отцовские» достаются.
– Просто знай, Даниил, что мы тебя любим, – говорит ему, а дрожь какими-то особыми интонациями вызывает у меня. – И гордимся тобой, как родным сыном.
Даня с самым серьезным видом кивает. Только я ведь вижу, как много это для него значит.
Он тронут. Он бесконечно счастлив. Он очень-очень дорожит тем, что получает безусловно.
Это заявление выдвинуто именно в свете последних событий. Но чувства не возникли сейчас. Они его всегда любили. И Даня это понимает. А мне за него так приятно, что, перебираясь в его объятия, новым потоком слез разражаюсь.
– Я рад, что это ты, Тох. Рад, что именно ты с Риной. Рад, что ты мой брат, – тихо признает Тёма. Обхватывая нас с Шатохиным одновременно, быстро прижимается губами к моей щеке. – Береги… Берегите друг друга.
Отходит так же стремительно. Поворачивая голову, ловлю его взгляд, когда уже прижимает к груди Лизу. А потом и на обнимающихся маму с папой натыкаюсь. И так тепло на душе становится. До волшебных искр.
Пару минут спустя, когда нам всем удается перевести дыхание, убираемся в кухне и, приготовив чай, перемещаемся всем составом в гостиную. Включаем один из наших любимых семейных фильмов, который уже даже Лиза могла бы цитировать, а Даня и подавно, однако всеобщее внимание так и так по большей части сконцентрировано на беседе. Вспоминаем разные забавные ситуации из прошлого и искренне смеемся. В некоторых моментах до слез доходит, но и они сейчас счастливые.
Допоздна засиживаемся. Расходимся, когда конкретно зевота одолевает. Принимаем с Даней душ и отрубаемся. А утром нас будят чудесными новостями – Тёма с Лизой уехали в роддом.
Началось!
– Скоро я увижу своего пельмеша, – расхожусь такими эмоциями, будто уже сама рожаю. – Это мальчик, ты в курсе, Дань?
– Гонишь, Марин, – смеется он. – Есть хоть кто-нибудь, кто еще не в курсе? Тёмыч же постоянно трубит: «Сын, сын…». Кроме того, я был на этой «валерьянке» по определению пола.
– Да, я помню, что был! Просто думала, ты не особо на такое внимание обращаешь…
Даня хмурится.
– Почему это?
– Ну… Ты же всегда был против детей, – не очень решительно выдаю свои мысли, но не обманывать же, что думаю.
– Так не в целом против детей, – отзывается незамедлительно. – Только против своих… Да и когда это было! Боги! Я сам забыл!
Он так серьезно возмущается, что мне вдруг смешно становится. Я и не сдерживаюсь – хохочу.
– Блин, Дань… – не перестаю хихикать, даже когда он скручивает и прижимает к себе. – Не обижайся, пожалуйста… Дело не в твоих чувствах… Я просто… – набираю полную грудь воздуха, прежде чем совершить рывок и повиснуть у него на шее. – Просто я такая счастливая, Дань!
Прижимаюсь губами, когда он уже вовсю улыбается.
– Динь-Динь… – выдыхает якобы предупреждающе.
– Дань-Дань… – парирую с теми же интонациями.
– И-и-и… – ладонь мне на живот. – И моя Дынька.
– Дынька? – задыхаюсь, повторяя за ним. – Это… Динь-Динь, Дань-Дань и Дынька? У-у-у-вау! Это мило! Очень мило! – щурюсь от восторга и звеню самыми высокими нотами. Даня краснеет, но моей реакцией явно доволен. – Мм-м, красавчик! Это намного лучше змееныша!
Он смущенно смеется и все же возражает:
– Змееныш – тоже мило. Ты просто не выкупила фишку, кобра Марина!
– Все я выкупила, дракон Даниил!
– Я знаю, как мы ее назовем, – заявляет решительно, окончательно загоняя в растерянность.
– Мы не знаем, кто у нас, – упорствую, едва удается перевести дыхание.
Захватывает ведь все, что он говорит.
– Это ты не знаешь, – не уступает Шатохин.
– Хватит, Дань… Блин, из-за тебя нет смысла устраивать гендер-пати!
– Конечно, нет!
– Ты меня отравил! Я же верю… Черт! – сокрушаюсь, выражая все, что чувствую. – Вот что теперь?! Если вдруг все-таки мальчик? Я расстроюсь? А ты? Расстроишься?
– Да не мальчик это, – с таким самодовольным видом закатывает глаза, будто, и правда, Богом себя воображает. Будто все точно знает. Будто… – Это Даринка.
Мои мысли резко обрываются. Их буквально выносит из моей головы какой-то шальной волной.
– Даринка… – пробую на вкус и пытаюсь понять, что чувствую. – Я о таком имени даже никогда не думала…
– Это наше общее, – поясняет Шатохин. Снова ловлю этот румянец на его скулах, а глаза так горят, что у меня дух захватывает. – Я хочу, чтобы она была полностью как ты. Ну и немного от меня можно, – еще сильнее смущается. – Поэтому Даринка, как Маринка, только с моей «Д».
Я издаю какой-то странный приглушенный звук. Сжимаю пальцы на его шее. И порывисто подтягиваюсь, чтобы коснуться щекой его лица, а потом посмотреть прямо в глаза и будто нырнуть туда, ничего не боясь. Давно мне не страшно. Доверяю больше, чем себе.
– Дань, ты… – задыхаюсь, так кроет эмоциями. Невольно дрожать начинаю, а за этим – смеяться и плакать – все вместе. – Ты потрясающий! Я тебя так люблю! Безумно! – целую по всему лицу, на каждый сантиметр посягаю. – Но мы ведь представляли, что наш ребенок будет даблфаер… Так что… Пусть будет Даринка, но пусть от обоих возьмет… – справляюсь, наконец. – Мы же оба такие крутые! – хохочу заливисто, потому как он со смехом качает головой. – Ну, Дань! Правда ведь? Правда?
– Правда, Марин!
Сгребая, так сильно сжимает и так крепко целует, что я едва выдерживаю этот напор.
Мама с папой уезжают следом за Тёмой и Лизой в клинику, а мы проводим день вдвоем. Почти не вылезаем из постели. Но не сексуальные игрища нас к ней приковывают. Один нежный контакт на релаксе даже с огромной натяжкой трудно назвать марафоном. Мы просто лежим в обнимку, много целуемся и говорим, говорим, говорим… О том, что чувствуем рядом друг с другом. О том, чего хочется, и о чем мечтается. О том, как каждый из нас представляет будущее.
И нет, мы не спорим.
Прислушиваемся, делимся и загораемся общими идеями.
– Да-а-аня, – протягиваю я с отличительным благоговением. – Класс! Супер! Кайф! Вот я знала, что ты – моя идеальная половина. Ты думаешь, как я! Ты чувствуешь, как я! Иногда я тебя опережаю, иногда – ты меня, а иногда – мы вместе летим, и скорость удваивается. Это так круто, что голова кругом, и в груди бешеный фейерверк! Все-все у нас сходится!
Наваливаюсь сверху, а Даня только сильнее прижимает, давая добро плавиться в своем огне.
– Мне раньше было не особо комфортно озвучивать то, что парит мозг, – не разрывая зрительного контакта, мягко, словно бессознательно, гладит ладонями по моим ягодицам. – А потом ты выдавала свои мысли, и я вдруг понимал, что у тебя тот же пожар. Стало интересно говорить что-то первым и ждать, когда ты дашь реакцию. Интересно и дико стремно, блядь... Как с вертолета в открытое пространство сигануть. Сердце останавливается, пока голову ломаешь: откроется парашют или не откроется. А потом, когда ты во всю силу легких кричишь свое «Да!»… – со вздохом улыбается, и у меня самой клинит та нежная и сверхчувствительная мышца, что призвана не просто качать кровь… Любить. – Маринка, парашют не просто выстреливает… У меня будто крылья вырастают, и я сам взлетаю. Намного выше, чем поднимается гребаная вертушка. И да, согласен, это просто охренеть какая нирвана! Подсаживает и заставляет становиться смелее, рисковать, делать чертов шаг дальше и дальше… А на самом деле – ближе и ближе к тебе, Марин.
– Все, Дань… Я тоже там. Летаю!
Внутри каждая клеточка клокочет и искрит. Готова взорваться.
