что я погорячилась и ошиблась.
Липовую справку от врача сделать будет проще.
Или слёзно упросить и осенью, если разрешат, пересдать.
Головой, толкая тяжёлую дверь, я тряхнула решительно, вытряхнула крамольные мысли. Я махнула привычно студиком, на который дремавший охранник, как и ожидалось, даже не взглянул.
Никто никогда их не разглядывал и не читал.
Поймала в просторном холле меня за руку Оля. Она подхватила под локоть и на вверх, удивляясь похожестью на Марусю, утащила.
А дальше…
…к Гарину, ощущая звон в абсолютно пустой вскруженной голове и легкость, я спустилась через час. Наверное, в его жизни эти шестьдесят минут были одними из самых долгих и нервных, в моей же они пролетели незаметно и секундно.
Как всегда.
— Ну что? — он, не усидев в машине, ждал меня около крыльца.
Глядел хмуро.
Пока, перескакивая через ступеньки нескончаемой лестницы и почти взлетая, я к нему сбегала. Я оставила, соблюдая приличия и помня про образ, между нами две последние ступени.
И нервировать его, медля с ответом, было жестоко, но…
— Савка, я умираю, хочу есть! Хочу мяса, хачапури и грузинского вина, — я, склоняя голову и подражая голосу Маруси, объявила беспечно, повисла, не выдерживая, у него на шеи. — Поехали в ресторан, а?
— Али… — моё имя, заземляя и кладя руки на талию, Гарин оборвал сам, покосился на проходящих мимо студентов. — Ты сдала?
— Девяносто три балла, — победную улыбку я всё-таки не удержала, как и визг, когда от лестницы меня оторвали и закружили.
Называли — между злыми жалящими поцелуями и в машине — чокнутой, просто сумасшедшей и невозможной авантюристкой.
И наказание обещали.
Вот только смотрел, как и мечталось, Гарин на меня восхищенно, верил и не верил, что я смогла, у меня получилось.
А ещё… это именно в тот день, сжимая и путая между пальцами мои волосы и разрывая жадный поцелуй, он повторил почти с досадой.
Пробормотал хрипло:
— Дай мне силы, Всевышний, я влюбился в чокнутую авантюристку…
Тогда, плавя касаниями, он не ждал ответа. Он не требовал, загоняя в угол, моих признаний в любви. Он просто сказал сам, произнес свои сумасшедшие слова как само собой разумеющееся, и это, пожалуй, пугало больше всего.
Мне говорить было нечего.
Я не знала, так и не разобралась, что чувствую к нему. Я… люблю? Влюбилась? Или же мне просто… нравилось?
Нравилось с ним спать, трогать и чувствовать его руки, тяжесть тела. Нравилось не одиночество, которое после новостей Еньки ощущалось так остро и болезненно, с Савой же… были ужины, вечера и выходные на двоих. Мне нравилось, что о Измайлове, смотря в тёмно-серые глаза, забывалось и не думалось.
Не ныло каменной болью сердце.
Почти.
Только в ставшие редкими встречи сердце, сбиваясь с ритма и проваливаясь вниз, всё одно предавало. Оно доказывало раз за разом, что Глеба я не забыла, не исчезла глупая влюбленность и привязанность.
А значит, любить Гарина я не могла.
Нельзя ведь быть влюбленной сразу в двух.
Я так думала.
Я крутила в голове эту назойливую и жалящую мысль, когда к воображаемой стенке расстрелов меня приперли, загнали в колючий угол и ответ про чувства всё же потребовали.
Отсчитывал календарь числа июля.
Гуляли укутанные в тёмно-синие сумерки парочки по горящей огнями набережной, о гранитные берега которой плескались чёрные волны.
Играла музыка в ресторане.
Мы же вот… ссорились.
Думалось с отчаяньем и злостью, что разговариваем мы тихо и даже предельно вежливо, но лучше было б, наверное, полномасштабно скандалить и орать, бить посуду, чтоб осколки её брызгали вместе со слезами. Лучше было б, пожалуй, вообще не приходить в тот вечер в тот неуютно-помпезный ресторан.
Только мы вот пошли.
И не вдвоем, а с другом Гарина и его Танюшей.
Друга же звали Степан Дмитриевич.
— Мы учились вместе, — это мне объяснили ещё по дороге, — давно не виделись. Он в адвокатуру ушёл. Тут встретились, решили, что надо увидеться нормально.
Посидеть-поговорить.
Обычное дело.
Ничего не предвещало плохого сценария, пока с Танюшей — лучше так, а не Таня — меня не познакомили. Приятного знакомства не случилось, это был факт. Вечер переставал казаться томным и начинал смахивать на убийственный, это был факт номер два.
Третьим фактом шло то, что тонко чувствующих барышней и тургеневских девиц я не переносила на дух. Не было в моём окружении дамочек, которые от вида капли крови хлопались в обморок и томно-сонно тянули каждое слово, так, что пять раз их мысль можно было сказать самому. Я, может, тоже всегда мечтала быть такой, только вот жизнь всегда ставила в такие позы, что тонко выходило только материться.
Ивницкой потом я так и выдала.
Тогда же, приклеив улыбку и закрыв рот, я слушала, что профессия врача ужасна. Какие-то болезни, запахи, грязь, кровь, зараза, медики, что сами такие грубые и злые люди, просто кошмар.
Фу, фу, фу.
— Мне делается дурно даже от порезанного пальца, — Танюша, хлопнув длинными, как наши рефераты, ресницами, выдала на печальном придыхании. — Я совсем не могу слушать, когда кто-то начинает рассказывать про свои болячки. Мне нельзя такое знать. Это гадко и не позитивно. А уж если кто умирает, когда вы не спасаете…
Молчать было сложно.
И нога под столом, выдавая раздражение, качалась.
Но… Гарин о чём-то своем, юридическом и не особо интересно-понятном, увлеченно беседовал со Степаном Дмитриевичем. И портить ему вечер я не хотела, поэтому язык прикусила в прямом смысле слова.
Пусть и рвалось просветить про что-нибудь этакое, непозитивное и гадкое.
Например, про бабку, что позавчера умирала часа два и последние минут десять мы просто ждали, стояли и смотрели, как мозг уже умер, а сердце, выдавая единичные редкие комплексы, всё цеплялось непонятно за что.
Нам такое не просто знать, а видеть как было?
Кто сказал, что из чего-то другого, более каменного и непробиваемого, чем эта нежная фиалка, мы слеплены?
Чем она лучше, почему ей ничего плохого и грустного знать нельзя?
— Вот честно, — на откровенности Танюша перешла как раз в тот момент, когда один случай из практики на скорой, на той неделе, я припомнила, — я бы не пришла, если бы знала, кто ты. Вдруг ты нахваталась в своей больнице и теперь заразная?
— Это вряд ли, — оскалилась, переставая качать ногой и понимая, что всё, Остапа понесло, я очень дружелюбно и нежно, почти как она, — я в последние дни была только в судебно-медицинском бюро, в главном здании. А там только голову варили.
Наверное, будь это другой день, я
