Я очень смутно представляла, где тут можно найти Горьку. Мне казалось, он должен стоять возле своих фотографий и слушать отзывы посетителей, чтобы быть в курсе мнения. Или ему это было не нужно? Я не знала, насколько мой любимый тщеславен, мне никогда в голову не приходило даже задуматься об этом.
От моих саморазоблачений меня отвлекла небольшая фотография, которая висела прямо напротив. Я сдвинулась с места, чтобы разглядеть ее получше. Там было море, только море, но оно наслаивалось само на себя в разных вариациях — вот штиль, спокойная, ровная гладь бледно-голубой воды, вот белая пена волн, вот темно-синие, почти черные штормовые валы и серые облака, нависшие над морской пучиной. Я взглянула на фамилию автора, нет, это был не Горька, а какой-то А. Полянских. Или какая-то. Бросив последний взгляд на скомбинированное фото, я отошла. Мне вдруг стало любопытно: Егор работает так же или создает только естественные картины природы? Я быстро пошла вдоль стен, изучая не сами фотографии, как остальные посетители, а ища глазами знакомую фамилию. Вот он! Вот еще! И еще, и еще. Я насчитала шесть фотографий Егора, я не знала, много это или мало, профессионал он или не достиг пока этого уровня. Мне хотелось думать, что он самый лучший в своем деле. Я подняла глаза на одну из фотографий. И тут же у меня перехватило дыхание.
Фотография была черно-белая, очень яркая и как будто живая. Я мало понимаю в этом… Дело в другом. Там, на фотографии, была я. В джинсах, в старых кроссовках, с развевающимися на ветру волосами я шла по городу. Не знаю, как он сумел снять меня, может быть, я тогда просто не обратила внимания на фотоаппарат в его руках. Он всегда носит фотоаппарат с собой.
Я стояла и смотрела на саму себя, чувствуя, как багровеют щеки. Что такого неожиданного я увидела?! Темные пятна домов за моей спиной, белое небо, бледная, маленькая моя физиономия из-за шторки волос. Казалось, я чем-то расстроена там, на фото. Или просто задумалась. Словом, напряжена. Я вдруг увидела себя его глазами — озабоченную, торопливую, не смотрящую по сторонам. И… отвела взгляд от жалости к самой себе.
— Интересная ассоциация, — услышала я за спиной мужской голос.
— В смысле? — пропищал в ответ женский. Я слушала, опустив плечи, не оборачиваясь.
— Ну, дорогая, ты помнишь, выставка называется «Бегущая по волнам». Эта фотография, кстати, носит такое же название. Ты видишь здесь волны?
— Нет.
— А я вижу. Девушка, вы видите здесь волны? Я медленно обернулась:
— Вижу.
Мужчина, низкорослый толстяк лет пятидесяти, смотрел на меня с удивлением.
— Вы поразительно похожи на эту женщину. На ту, что на фотографии. — Он переводил взгляд с меня на снимок.
— Это и есть я.
— Как интересно, — всплеснула руками его спутница, — но почему же я не вижу здесь моря?
— Потому что его здесь нет. Это другие волны, — спокойно объяснил Горька.
Я не видела, как он подошел, но теперь смотрела на него во все глаза. Он здорово загорел, а в остальном выглядел прежним, уставшим, небритым, с чуть ироничной улыбкой на губах.
— Давай выйдем.
Мы оказались на улице.
— Что случилось? — напряженно спросил он.
— Ничего.
— Как ты меня нашла? Что ты здесь делаешь?
— Приехала отдохнуть, я и не подозревала, что ты тоже здесь.
— Марина, я ничего не понимаю, — устало сказал он, закуривая сигарету, — сначала ты разговариваешь со мной сквозь зубы, не хочешь меня видеть, избегаешь моих прикосновений, даже самых невинных… а теперь вдруг приехала…
Я слушала его, замирая от счастья. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Но вопросы — много вопросов — продолжали роиться в моей голове.
— Дай мне сигарету.
Он протянул пачку, не глядя на меня:
— Зачем ты приехала?
— Я же сказала…
— Невероятное совпадение, — усмехнулся он.
— Почему «Бегущая по волнам»? — вдруг спросила я.
— Ты сама все понимаешь, — он нахмурился, — ты бежишь, бежишь, а под тобой не твердая земля, а только волны… Марина, может, ты объяснишь наконец, что с тобой происходит.
— Я люблю тебя, Егор.
Я смотрела на него сквозь слезы. Он отвернулся. Его плечи вздрагивали.
— Я тоже тебя люблю.
В Новомихайловку мы вернулись поздним вечером, проведя целый день в Сочи — день, полный удовольствий и откровений. В автобусе Горька заснул на моем плече. Я же не могла расслабиться ни на секунду, слишком много впечатлений за такое короткое время, слишком много слов, которые сказал мне Горька, мой молчаливый Горька.
Он едва держался на ногах от усталости, от выпитого вина, от неожиданного сюрприза, который я ему преподнесла. И потому сразу же улегся спать, отмахнувшись от Степаныча, который ждал нас с ужином.
— Марина, давай хоть ты присоединяйся, — позвал меня хозяин.
Я с удовольствием уселась за стол. Оставаться наедине со своими размышлениями было неуютно.
Степаныч загремел тарелками, я пару раз шикнула на него, чтобы он не разбудил Горьку, храп которого доносился из комнаты.
— Да его пушкой сейчас не разбудишь, — весело возразил Степаныч, — небось, знаешь, как он дрыхнет, если выматывается.
Он подмигнул мне. Я закраснелась, как подросток.
— Что, засмущал я тебя? — обрадовался он и вдруг серьезно посмотрел мне в глаза, сменил тон: — На свадьбу-то позовете меня, старого? Я ить могу приехать, деньги уж отложены, специально на это дело.
Я подавилась куском мяса:
— Конечно, Матвей Степанович. А как же! Однако мой вежливо уклончивый ответ не пришелся ему по душе.
— Что ты со мной как с чужим? Мне Горька как сын… Смотреть больно…
— Да что вы, дядя Матвей, — всполошилась я, заметив в стариковских глазах обиду, — я ничего такого не хотела сказать. Если честно, мы ведь не решили еще…
— Сколько уж можно решать! Люди взрослые, давно пора расписаться, детей завести. Что это за мода — гражданский брак! Тьфу, одни только отговорки, и все! Вот что, Марина, хватит юлить…
— Да я… Что я? Это же Егор постоянно в разъездах, в командировках.
— Ну вот, — обреченно вздохнул Степаныч, — он на тебя валит, ты на него… Как дети малые, ей-ей! Я ему уж сказал: мол, за шкирку тебя — и в загс, нечего жить одним днем…
— А как жить надо? — Я заглянула старику в глаза. — В будущее светлое заглядывать, что ли? Одним днем живется веселее.
— Оно конечно, — раздраженно ответил он, потирая переносицу, — без забот, без ответственности всякой там, так, что ли?
— Да при чем тут это!
— При том! Я так понимаю, либо семья, либо не пойми что… Ты уж прости, но получается — ты ему просто полюбовница. Самой-то не противно?
— Вы как-то рассуждаете… странно… Ну и что, любовницей разве стыдно быть? Это же от слова «любовь»? И вообще, штамп в паспорте еще ни о чем не говорит. Никакой уверенности он не дает, понимаете?
