Но когда я вижу бабулю, во мне просыпается злость, которую я не могу контролировать. Я не могу закрыть ей рот рукой, чтобы она не говорила все эти гадости, или ударить за жестокие слова в мой или мамин адрес, поэтому жалю ее хотя бы словесно.
Мама считает, что злом нельзя отвечать на зло, иначе все станет еще хуже. Вот почему она молча все терпит и плачет у себя в комнате.
Я иного мнения: если молчать, человек подумает, что он прав, решит, что, если ему не отвечают ничего, значит просто нечего сказать. Именно поэтому я говорю ей в лицо все, что думаю. Но кажется, сегодня я немного переборщила.
Возможно, тот факт, что у меня есть Лекс, придал мне уверенности?
Но, как бы то ни было, такие перепалки выжимают из меня все соки. И как бы я ни храбрилась, я очень жалела, что у меня такая бабушка, которая ненавидит и меня, и мою мать.
Хотелось бы видеть в бабушке мягкую, любящую женщину, которую можно в конце дня обнять и почувствовать человеческое тепло и уют. Которая напечет тебе блинчиков с утра и обязательно удостоверится, надела ли ты зимой на голову шапку.
Слезы, как всегда после таких разборок, застилают глаза. Не хочу плакать! Она недостойна этого! Делаю глубокий вдох и активно машу руками на глаза, создавая небольшой ветерок, который должен побыстрее высушить подступившую влагу.
В этот момент открывается дверь и входит папа.
– Евангелина! – строго начинает он, но как только замечает мои слезы, сразу замолкает. Трет обеими ладонями свое лицо. Он устал от наших постоянных ссор, это понятно.
Но я не собираюсь ему упрощать задачу. Я его не буду жалеть.
– Евангелина, – более миролюбиво продолжает отец, – просто потерпи немного. Просто потерпи. Она серьезно больна, это накладывает отпечаток на ее поведение и слова.
Почему-то от этих слов кольнуло в груди.
– У нее рецидив? – я не верю. Как же так? Она же полностью излечилась.
– Да, у нее обнаружили опухоль головного мозга.
– Вот черт! – немного помолчав, я спросила: – Мама знает?
– Нет, она просила никому не говорить. Я тебе сказал, потому что ваши ссоры уже переходят все границы. Пожалуйста, будь сдержаннее. Ради нас с мамой.
Я молчу. Что мне сказать? Что не буду больше говорить ей обидных слов? Что буду молча терпеть? Ну, блин, ну как так-то а?
– Евангелина, просто потерпи до нашего возвращения. Побудь дома, рядом, чтобы в случае чего можно было принять меры, позвонить врачу или вызвать «скорую».
– Сколько ей осталось?
– Может, месяц, а может, полгода-год.
Вот черт.
Прикрываю рот рукой. Как бы я ни злилась на нее, смерти я ей не желаю.
– Хорошо, пап. Я постараюсь.
– Спасибо, дочь.
– Но ты все равно поедешь к маме, правда?
Как бы я ни переживала за бабушку, но все же отпуск мамы прерывать не хотелось. Она его заслужила. За этот отпуск бабуля уже достаточно выпила ее крови.
– Да. Но я каждый день буду ждать от тебя звонков о состоянии бабушки. Договорились? И если вдруг что, сразу звони.
– Хорошо.
Папа еще постоял в нерешительности некоторое время. Что он хотел сделать, я не знаю, то ли обнять меня, то ли сказать что… Но в итоге он чуть кивнул и вышел из комнаты.
А я упала на кровать и закрыла глаза.
«Что же теперь делать?»
Спустившись к обеду, я уже не обнаружила отца дома. Возможно, он уехал. В гостиной на журнальном столике лежал толстый конверт, на котором было уверенным почерком крупными буквами написано «ЭВА»
«Так, это, скорее всего, мне, потому что знакомые бабули к ней обращаются исключительно Ева».
Открываю и обнаруживаю там свой мобильник и записку. Улыбаюсь, понимая, от кого она. Открываю листок и читаю, что там мне написал Лекс, и в этот момент слышу голос за спиной:
– Шляешься неизвестно где две недели, не звонишь, не пишешь. Насилу тебя домой вернули! А твои дружки все не унимаются, шлют телефоны вдогонку. Повторно хотят вызвать, что ли?
Глава 23
Стало понятно, что записку она прочла, так как в ней говорилось и о том, что я оставила телефон в доме у братьев Якинских, а потом забыла и у Лекса в квартире. Он писал, что обязательно позвонит, потому что не хочет терять со мной связь даже на один день.
Я повернулась к ней. Она стояла, как всегда, с прямой спиной и с чувством превосходства смотрела мне в глаза.
Одета с иголочки, даже будучи дома. Я никогда ее не видела в домашней одежде, в растянутой футболке или джинсах и с кедами на ногах. Всегда в туфлях на каблуке и красивом наряде, будь то платье, пиджак с юбкой или же брючный костюм. Все всегда на ней смотрелось великолепно, и она бы с лёгкостью могла выйти из дома и отправиться на кинофестиваль или музыкальную премию, если бы была, например, медийной личностью.
Но она ею не была, поэтому все ее наряды наблюдали мы с мамой. Иногда я даже ей завидовала: вот какой должен быть внутри женщины стержень, что она и дома выглядит так, как будто готовится к фотосессии на обложку журнала?! Я, честно, не знаю. У меня его нет. К сожалению, или к счастью, но нет.
А сейчас я понимаю, что надо что-то менять, иначе скоро будет совсем поздно.
– Ты знаешь, ба, у меня появился молодой человек, и думаю, это серьезно… – она подняла одну бровь, удивилась, что я ей что-то подобное говорю. – А на счет Адама… он оказался не таким хорошим, как мы все о нем думали. Из-за того, что у нас с ним не было сексуальных отношений, он решил получить их на стороне. И я это увидела своими глазами, поэтому и сбежала из дома. Но теперь я ему даже благодарна. Если бы не его измена, я бы
