– Боюсь, как бы не простудилась.
– Тогда тебе предстоит бояться еще почти пять часов.
– Ты разбиваешь мое сердце. – Иван трагически закатил глаза и прижал руку к груди.
– Ванюш, пока оно еще не разбилось окончательно, ты не хотел бы сгонять в магазинчик за мягким хлебом и по дороге выбросить мусор? – послышался голос Алены из кухни.
Посмотрев на Светлану Николаевну и Володю, Иван комично развел руки в стороны и проговорил:
– Сказать, чтобы у меня было необоримое желание скакать по помойкам и низагамчикам, я не могу, но, что делать, шея есть шея, против этого не попрешь. Алена! Я уже надеваю ботинки! – возвестил он. – Давай деньги!
– С деньгами каждый может, а ты так сходи! – донеслось из кухни.
Светлана и Володя, переглянувшись, прыснули, а Иван, шмыгнув носом, сделал соответствующий вывод:
– Вот так, Вовчик, с нами, мужиками, женщины поступают. Это называется, если ты пока не в курсе, воспитательной работой, – горестно выдохнул он. – Проштрафился – ничего не поделаешь, придется курочить заначку. И это правильно! – завидев в дверях жену, громко добавил он.
– Вань, иди, а то пока ты философствуешь, все магазины закроются, – распорядилась Алена.
– Я уже ушел, – застегивая на ходу куртку, сказал Иван. – Меня уже вообще нет, только скажи, если денег мне не полагается, то хоть сумку-то попросить я имею право?
– Ох уж эти мужики! – Алена взглянула на мать. – О правах они знают все, а как дело до обязанностей доходит…
– Даже не знаю, для кого она говорит, – с серьезным лицом откомментировал Иван. – Если для мамы – она знает это лучше ее в сто раз, Володьке вроде бы еще рановато, а мужа уже давно дома нет.
– Вань!
– Ушел, – сообщил он, и в двери щелкнул замок.
– Балаболка! – кивнула на дверь Лена.
– Он у тебя чудесный, – ласково улыбнулась Света.
– Ну что, Ваньку посылать в магазин – это все равно что черепаху отправлять за водкой. Пока она вернется, пить перехочется, а пока наш Ванька все батоны не перещупает и продавца сердечный приступ не хватит, он не упокоится, – заявила Алена.
– У него просто гипертрофированное чувство ответственности, – заступился за родственника Володька. – Ты же сама сказала, что хлеб должен быть мягким, а где он тебе его отыщет тридцать первого под вечер?
– Мужская солидарность на широком формате, покупайте билеты в кинотеатр, – заметила Алена. – Ну так что, у меня в принципе все готово, осталось только разогреть мясо в духовке поближе к двенадцати и про шампанское не забыть. Пока Ванька в процессе поисков, предлагаю чай. Мам, ты, наверное, устала в школе, может, полежишь немного?
– Нет, я не устала, а вот от чая не откажусь, – ответила Светлана.
После дежурства она действительно собиралась часочек полежать, тем более что от многочасового созерцания мигающей лампы у нее раскалывалась голова и болели глаза, но, увидев всех, она так обрадовалась, что усталость отошла на задний план, став незначительной и второстепенной.
Усевшись у телевизора, Володя за обе щеки уминал многоэтажный сэндвич, приготовленный им ради такого случая собственноручно. Забравшись с ногами в кресло, он с упоением наблюдал за взрывами, переживая за судьбу неизвестного штатовского суперполицейского до такой степени, что казалось, еще немного, и он сам влезет в экран, чтобы восстановить попранную справедливость.
– Отъедается, мученик, – с сарказмом проговорила Аленка, появляясь в дверях кухни с коробкой конфет. – Тебе разбавлять?
– Нет, пусть будет горячим. – Светлана подставила чашку и с удовольствием вдохнула терпкий запах свежезаваренного чая. – Володю позвала?
– Куда там! Его за уши не оттянуть от экрана, он за эти две недели настолько одичал, что если бы можно было, то он смотрел бы все передачи по всем программам одновременно.
Алена разлила по чашкам чай и пододвинула коробку ближе к матери.
– Давай перед Новым годом девичник устроим, ну их, этих мужиков, – махнув рукой в сторону комнаты, где, захлебываясь от частой дроби рвущихся патронов, хрипло агонизировал телевизор, предложила она.
– Можно и девичник, – согласилась Светлана.
Посмотрев в светящиеся счастьем глаза матери, Аленка невольно хмыкнула.
– Скажи, почему это раскаявшийся грешник во все времена приравнивался к десятку праведников? – И она многозначительно посмотрела на стенку, за которой находился брат. – Насколько я понимаю, новый статус Вовчика несоизмеримо выше прежнего.
– Это вопрос?
– Это утверждение, – мило улыбнулась Аленка.
– Можно подумать, что ты ревнуешь, – качнула головой Светлана, удивляясь пришедшей в голову мысли.
– Я вот думаю, – уходя от прямого ответа, перевела разговор Алена, – что бы такое учудить, чтобы мой статус хотя бы приравнялся к Вовкиному, он же теперь у нас герой? Я так понимаю, что одним своим присутствием мой догадливый братец заслужил вселенское прощение, подчистую списал все имеющиеся долги и зарезервировал в твоем сердце пожизненное бесплатное место? Не мужчина, а прямо картинка с выставки.
Доставая конфету из коробки, Аленка делала вид, что всецело увлечена выбором, но по тому, как она упорно старалась не встретиться глазами с матерью, Светлана поняла, что ее подозрения относительно ревности не так уж и беспочвенны.
– Ты напрасно переживаешь, – глядя на профиль дочери, спокойно сказала Светлана. – Любовь нельзя поделить, как яблоко, и уж тем более перетянуть, как одеяло, с одного ребенка на другого. Да, я очень люблю Володю и очень за него переживаю, но мое чувство к нему не меняет моего отношения к тебе. Понимаешь, он еще мальчишка, а мы с тобой уже взрослые женщины, и относиться к вам одинаково я просто не могу, хотя люблю вас обоих. – Светлана увидела, как на щеках Алены проступил едва заметный румянец. – Наверное, за нашу жизнь мы успеваем сделать не так уж и много, но главное, чему каждый должен успеть научиться, – это прощать, иначе жизнь потеряет смысл. Это умение приходит не сразу, не вдруг, оно накапливается постепенно, день за днем, замыкая цель человеческого существования в единый круг.
– По твоей теории выходит, что тот, кто копит обиды, в какой-то момент должен переполниться ими и лопнуть, как детский резиновый шарик? – В уголках глаз Алены появились тонкие, едва заметные лучики, и Светлана, поняв, что вопрос о ревности с повестки дня снят, облегченно вздохнула.
Через час, когда они наполняли чашки по третьему кругу, вернулся Иван. Уставший и измотанный, он объявил, что в районе мягкого хлеба уже нет.
– Пришлось брать булки, – проговорил он, – но зато горячие.
Раскрыв пакет, он вывалил на стол несколько булок в форме сердечек.
