Лукас открыл глаза и уставился в потолок. Он сам покрасил его, когда здесь появилась Эми, сделал книжные полки и отциклевал полы. У него были золотые руки. Люк поднял их и рассмотрел внимательно. Он подумал обо всем, что сделал своими руками, о внешнем виде вещей, которые он изменил сам, об их предназначении. У него, как сказал его отец, была такая же форма рук, как у его матери. Ему передался от нее, а не от отца и цвет кожи. Он нечасто думал теперь о своей матери. Было время, когда Лукас размышлял о ней, постоянно в душе вел с матерью долгие, сердитые, одинокие и односторонние беседы. Но Люк постепенно осознал, что вел эти беседы с выдуманным образом, а не с той, которую помнил. Тогда необходимость в этих беседах отпала. А потом, когда прошло время, он решил, что передал память о матери Дейл, потому что сестра так сильно в том нуждалась. Но передал отчасти и потому, что сам-то не нуждался больше в памяти.
Он часто думал, как чудесно было бы, если бы Паулина была жива, насколько иначе сложились бы их судьбы. Но Люк только размышлял, он не пытался и не желал воссоздать память. Их папа был, прежде всего, отличным отцом, и Лукас не имел ничего против своей первой мачехи, за исключением той боли, которую она причинила отцу своим уходом. Следовательно, не имелось возражений и против второй мачехи. Все, против чего он сейчас выступал — это, без сомнения, нестабильность у него на работе, отсутствие гармонии, отчего тучи сгустились над отношениями с Эми, и собственные дурные предчувствия. Но если что-то разладится, и он обратиться к отцу за помощью, тот поймет его. Ведь и сам он находиться в той же ситуации по отношению к Элизабет.
Телефонный звонок прозвучал жалким контрастом с музыкой Стена Гетца. Звук шел из дальней стороны комнаты. Лукас медленно сел и потянулся, потом прошел по доскам, которые отциклевал и натер кремом, и снял трубку.
— Алло?
— Лукас? — спросила Элизабет.
— О, — ответил он, — здравствуйте.
— Я надеюсь, я не помешала вам…
— Нет, — сказал Люк, — не помешали. Я ничего особенного не делал.
Он сел на стул возле телефона и положил лодыжку на колено другой ноги.
— Что я могу для вас сделать?
Элизабет сказала, немного смущаясь:
— Я немного в затруднительном положении…
— Что случилось?
— Я думаю, вы знаете, что Дейл собирается переехать к нам обратно, в свою комнату?
— Да.
— Я просто хотела знать, — проговорила Элизабет, — что вы думаете об этом?
— Что думаю?..
— Да.
Лукас начал медленно вращать свободной стопой.
— Что об этом думает отец?
Наступила пауза, а потом Элизабет сказала:
— Я очень хочу поступить правильно.
— Не улавливаю вашу мысль.
— Когда я предложила несколько месяцев назад отдать мой дом Дейл, ваш отец посчитал, что мне не следует этого делать, что это не станет хорошей идеей для нее и для нас — жить так близко. Но теперь она действительно намерена переехать обратно в этот дом, и Том, кажется, не видит здесь ничего плохого.
— Вы говорили с ним об этом?
— Да, — ответила Лиз.
— Что он сказал?
— Что это всего лишь на несколько недель, а я должна сохранять спокойствие.
— Понимаю, — сказал Лукас. Он опустил ногу на пол и поднял другую, чтобы положить на колено. — Так зачем же вы звоните мне?
— Чтобы выяснить, понимаю ли я все правильно, или существует нечто, чего я не заметила…
— Вы не хотите, чтобы Дейл переезжала?
— Да, не хочу, — быстро ответила она.
Люк прикрыл глаза. Он подумал об отце, о его вечных обязательствах перед Дейл, об Эми, возможной нестабильности в его собственном будущем и эмоциональном напряжении в отношениях уже сейчас.
Лукас снова поглядел на мир. Ему по-настоящему нравилась Элизабет, но она сама должна найти выход. В противном случае, все окажется испорченным, а ей придется окончательно проиграть.
— Очень жаль, — сказал Лукас.
— Что?
— Мне очень жаль, но я не могу вам помочь. Ничего не могу поделать.
Люку показалось, что он услышал легкий вздох.
— Да, я понимаю, — проговорила Элизабет.
Лукас улыбнулся в трубку, чтобы сказать со всей сердечностью, на которую был способен:
— Надеюсь, мы скоро увидимся, — до свиданья.
Дункан Браун приготовил себе суп в кружке. На самом деле это было очень удобно, когда из пакетика фольги извлекался желтовато-коричневого цвета порошок и при добавлении кипяченой воды он превращался в грибной суп, сдобренный небольшими темными кусочками настоящих грибов. Отец Элизабет задумчиво размешал его в кружке. Его последняя жена, мать Лиз, всегда методично готовила грибной суп в сотейнике, начиная с грибов, муки и масла, а уж затем переходила к крепкому бульону и молоку, не отвлекаясь ни на что. Она бы сильно разволновалась, если бы увидела пакетики Дункана, хотя они и не должны были ее удивить. «О, Дункан», — сказала бы она, и ее голос стал бы раздраженным и обвиняющим сразу.
— Я сильно похожа на свою мать? — спросила сегодня его Лиз.
— Только внешне. Почему ты спрашиваешь?
— Кажется, я не помню ее, как очень заботливую мать…
— Она и не была такой.
— А я так сильно хочу ребенка! — вдруг сказала Элизабет, после чего разразилась слезами.
Дункан отнес свою кружку с супом и пакет с наполовину съеденными бисквитами в гостиную. В воздухе немного пахло корицей из-за того распылителя, которым Шейн пользовался с целью прибить пыль. Мистер Браун направился к своему излюбленному стулу и сел на него, осторожно держа кружку и расположив пачку с крекерами на стопку книг поодаль. Стул стоял напротив маленького складного диванчика, где сидела Элизабет, сказавшая почти что про себя, что так сильно хочет ребенка.
— Почему бы тебе и не завести одного? — вежливо спросил Дункан.
Лиз яростно всхлипнула.
— Том не хочет.
— Ах, вот оно что…
— У него есть трое детей. Он сказал, что слишком стар. Том, кажется, не понимает, что у меня никогда не было детей, что я страстно хочу их, что я, чудесным образом, похоже, еще не слишком стара, чтобы воспользоваться хорошим шансом и родить ребенка.
Дункан встал и налил две щедрые порции хереса в пару бокалов цвета розового марокканского чая. Один из них он протянул дочери.
— Спасибо, — сказала она. — Но я, правда, не люблю херес…
— Знаю, что не любишь. Но выпей все равно. Это придаст силы и отвлечет от дурных мыслей.
— Это похоже на разговор с глухими, — пожаловалась Лиз. — Сперва Дейл, а теперь — вот это. Нет, Том говорит с улыбкой, доброжелательно. Нет, никаких детей. Нам не нужен ребенок, мы нашли друг друга, у нас есть наша работа, есть Руфус, которого мы оба обожаем — это правда. И нам не нужен ребенок. — Она сделала глоток хереса и потом резко проговорила:
