Он молчит.
– Ал-ло? – спрашиваю я тишину в эфире.
– Я здесь, – откликается Альбертино. – Просто думаю. У тебя что-то случилось?
– Да нет, – медленно отвечаю я.
И ведь действительно, ничего у меня не случилось. Так, настроение…
– А как ты? – перехватываю инициативу.
– Все нормально. Со следующей недели иду на курсы.
– Классно.
– Да, классно. Знаешь, – он откашливается, – я тут подумал…
«Сейчас скажет: не приехать ли мне в эти выходные?» – думаю я. И что ему ответить на это?
– …может, мне попроситься в питерский офис?
– Э-э… – Я вздрагиваю от неожиданности. – Что значит – попроситься?
– Ну-у… Работать у вас… – Я прямо-таки слышу, как Альбертино переминается с ноги на ногу, хотя он вполне может и сидеть. – Не знаешь, у нас в конторе такое практикуется?
– Не знаю, – машинально отвечаю я и тут же выпаливаю: – Зачем тебе это?
– М-мы могли бы… – запинаясь, говорит Альбертино.
Я не дослушиваю его рассказ о том, что мы могли бы, и впадаю в ступор. В давнем споре, что лучше: любить самой или быть любимой, – мы с Жаннетой придерживаемся диаметрально разных позиций. Она считает, что лучше быть любимой. «Это такой кайф! – утверждает Жаннета. – Женщина только тогда становится похожа на женщину, когда ее любят, холят и балуют». Я дважды попадала в ситуацию, когда меня без памяти любили и это не находило во мне никакого отклика. Скажу вам честно – развлечение не для слабонервных. Сродни клаустрофобии. Альбертино – нет, он не такой душный, как те два моих поклонника, но если он будет работать с нашем офисе… Рядом с М.А. …Мороз продирает по коже.
– Может, не стоит торопиться? – аккуратно предлагаю я.
– Не торопиться? – усмехается он, и в этой усмешке я улавливаю нотку горечи. – Но так можно все пропустить в этой жизни.
Альбертино, видимо, понимает, что я не расположена продолжать дискуссию на эту тему, сворачивает разговор:
– Ладно, это так пока, идея, не больше. Что? Пойдем поработаем?
– Неплохо было бы, – отвечаю я.
Мы прощаемся. Я отключаю телефон и бездумно смотрю в окно. Альбертино с каждым следующим днем оказывается все сложнее и сложнее. Может, мне просто выкинуть из головы лишние мысли, расслабиться и отдаться течению? А может – внезапно приходит шальная мысль – это лучше мне переехать в московский офис? Не буду видеть М.А., а со временем – кто знает! – оценю по достоинству и Альбертино.
Юрик, к которому я захожу, чтобы отдать документы на подпись, сидит мрачный, как предгрозовое небо.
– Опять вы со своими бумажками, – шипит он, ставя свою замысловатую подпись под моими расчетами.
– Что поделаешь? – риторически спрашиваю я и, чтобы немного развлечь нелюбимого, но все же родного начальника, спрашиваю: – Юрий Викторович, не подскажете ли, – Юрик поднимает на меня свои белесые очи, – существует ли в нашей компании такая практика, как перевод сотрудника в филиал по его просьбе? – И так как Юрик продолжает взирать на меня с явным удивлением, я спешу пояснить свою мысль: – К примеру, если бы я захотела поработать в московском офисе, могла бы я рассчитывать на то, что моя просьба будет рассмотрена?
– Рассмотрена – да, но насчет удовлетворена – я бы сказал, скорее нет, чем да, – слышу я из комнаты переговоров, сообщающейся с кабинетом Юрика посредством двери, и через мгновение вижу М.А., выходящего оттуда.
Проклятье! Ну вот откуда он тут взялся? Юрик откидывается в кресле и, скрестив на груди руки, меланхолически замечает:
– Вот видите. Максим Александрович полагает, что у вас маловато шансов попасть в Москву.
– Во-первых, – огрызаюсь я, опуская глаза, – московский офис я привела для примера. Может, я желаю поработать в Новосибирске. Если не ошибаюсь, у нас там предполагается филиал.
– А во-вторых? – спрашивает М.А., останавливаясь прямо напротив меня.
– Во-вторых, честно сказать, – я тщательно подбираю слова, чтоб не ляпнуть откровенную грубость, – не понимаю, каким образом Максим Александрович может быть причастен к решению этого вопроса?
– Странно, не правда ли, – все так же задумчиво комментирует Юрик.
Я киваю. М.А. молчит.
– Но это если не знать всех деталей. А вы, – Юрик любезно улыбается мне, – Ольга Николаевна, их еще не знаете. Просто Максим Александрович… – Юрик поднимает глаза на М.А., тот пожимает плечами, мол, мне все равно, и Юрик продолжает: – Теперь будет вашим директором.
Уппс! Я чувствую, как внутри становится жарко-жарко.
– А вы? – растерянно спрашиваю я.
– А что я? – Юрик философически глядит на меня. – Я ухожу в другую компанию. Вы будете по мне скучать?
Боже мой, какое мне дело до тебя? Скучать? Вот уж никогда.
– Немного, – тем не менее бормочу я.
Директор. С ума сойти. Чем нам всем это грозит? Чем мне это грозит? Мысли беспорядочно теснятся в моей голове, я не успеваю собирать их в кучу. Мама! Мама ведь что-то говорила по поводу того, что племянник должен получить назначение, а я, лопух эдакий, все пропустила мимо ушей. Впрочем, разве это что-нибудь изменило бы?
– Я, пожалуй, пойду, – тихо говорю я, подтягивая к себе подписанные бумаги.
– Идите. – Юрик милостиво взмахивает рукой, не исключено, что в последний раз.
М.А. продолжает молчать, внимательно разглядывая меня, и, только когда я уже почти достигаю дверей, он оживает.
– Ольга Николаевна, – слышу я за спиной его голос, – могу я попросить вас пока не сообщать никому эту новость?
Я поворачиваюсь.
– Не хотелось бы, – Юрик кивает в такт словам М.А., – чтобы она стала известна до ее официального объявления. Я полагаюсь на вашу деликатность… – М.А. вопросительно поднимает брови.
– Да-да, конечно, – бормочу я и выхожу из кабинета.
Интересно, долго ли мне придется терпеть? Что, и даже Галке ничего нельзя сказать?
Болезнь подкосила меня так неожиданно, что оставалось только развести руками. Во вторник утром я проснулась с ощущением невозможности продолжать это тягостное занятие – жить. Я лежала в постели, наблюдая за тем, как секундная стрелка движется по циферблату, и пыталась понять, откуда взялась во мне такая тоска. Перебрав в голове все возможные варианты и не найдя ни одного действительно серьезного, я с трудом выползла из-под одеяла и сделала пару шагов. Меня шатнуло, в мозгах взметнулось ватное облако, и в глазах потемнело. «Ой!» – подумала я. Градусник показал мне 38, и причина утренней тоски наконец-то обрела свое лицо.
– Что это? – спросила я у врачихи, прибывшей по моему вызову уже после трех.
– Трудно сказать, – пожала она плечами. – Весна.
– Какая ж это весна? – удивилась я. – Пожалуй, уже лето.
