Глеб одним махом опрокинул стакан.
— Глеб, о чем ты? Что происходит? — продолжала недоумевать Алина. — Я ничего не понимаю...
— Откуда ж вам, сударыня, понять? Для понимания — понималка нужна. А вам ее на другое место заменили.
— Глеб, да что случилось-то?! Ты можешь мне объяснить?!
— А может, это ты мне объяснишь? — Глеб вылил остатки водки и отшвырнул бутылку в угол. — Может, ты мне объяснишь, чем ты занималась на нашей постели в воскресенье с утра пораньше? Может, подробности какие припомнишь? Расскажи, а я послушаю! Я люблю романтические истории, тем более что люди- то все свои, не чужие, родня, можно сказать...
Алина охнула, закрыла рот ладонью и медленно опустилась в кресло.
— Что молчите, сударыня? Слова забыли или стесняетесь? Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, рассказывайте все по порядку, с чувством, с толком, с расстановкой, чтобы я мог прочувствовать все до конца, приобщиться, так сказать... Черт, где-то у меня была еще бутылка. — Глеб полез в шкаф, роняя на пол все предметы, которые попадались ему под руку.
— Глеб... — обрела дар речи Алина. — Все было не так, как ты подумал...
— А я и не думал вовсе, — пьяно рассмеялся Глеб. — Пришел сегодня с утра сыночек мой, я, говорит, папаня, жениться надумал! Женилка, говорит, у меня выросла, вчера опробовал! И так, говорит, понравилось, что теперь жениться хочу — смерть как!
«Сволочь!!!» — взорвалось в голове у Алины.
— Глеб! — вскочила она. — Почему ты выслушал его и не хочешь выслушать меня?! Какая женитьба?! Что он тебе наговорил?!
— Может быть, ты скажешь, что и в нашей постели вы не кувыркались?! Или ты снова скажешь, что тебя изнасиловали?!
Алину словно ударили. Она закрыла лицо руками, по щекам ее потекли слезы, и, будто ошпаренная, она метнулась к выходу.
— Постой! — Глеб, спотыкаясь, догнал ее, довел обратно до кресла и почти насильно усадил в него.
— Глеб, послушай... — Алина все еще не теряла надежды пробиться сквозь его опьянение. — Я не знаю, что это было... Это было сильнее меня... Это было наваждение какое-то... Я люблю тебя, и только тебя, и никто больше мне не нужен, поверь мне!
— Это ты меня послушай, — уже без всякого издевательства и даже как будто отрезвевшим голосом сказал Глеб и рухнул на табуретку рядом. — Я говорил тебе, что так оно когда-нибудь и случится. Я знал это с самого начала. Я просил тебя... Девочка, девочка, что же ты наделала...
В его голосе было столько боли, что у Алины защемило в груди.
— Глеб! Да послушай ты меня!!! — в отчаянии выкрикнула она.
— Все, девочка... Все закончилось... — покачал головой Глеб. — И самая пакость знаешь в чем? В том, что я знал о том, что так оно и будет, с самого начала... По-другому просто не могло быть... Я не держу на тебя зла... По-другому просто не могло быть...
Глеб тяжело поднялся, снова подошел к шкафу, выудил откуда-то из недр еще одну бутылку водки, открыл ее и снова налил себе полный стакан.
— А сейчас уходи. Мне тяжело тебя видеть.
— Глеб! — умоляюще всхлипнула Алина.
— Уходи, иначе я могу тебя ударить, — твердо сказал Глеб. — Я не хочу этого делать. Все случилось так, как и должно было случиться. В этом нет ни твоей, ни моей вины. И никто не виноват, — криво усмехнулся он. — А за кефир огромное спасибо всем.
Бутылка со стуком опустилась на стол.
— Уходи.
Алина поднялась. По щекам ее текли слезы — она их не вытирала. Ей казалось, что ее сердце сейчас разорвется от боли. Она медленно накинула шубу, повернулась и обвела прощальным взглядом мастерскую. Все предметы: картины с бегущими лошадями, скульптуры, шторы, кресло, лестница в спальню, — все, что было так дорого ей, все, что она считала своим почти полгода, — расплывались в ее глазах, превращаясь в сплошную пелену, как мир во время сильного ливня. Посредине этого размытого, исчезающего мира сидел Глеб, уставившись в стакан с водкой.
— Глеб... — прошептала Алина.
Глеб поднял на нее пьяные и больные глаза. В них стояли слезы.
— Уходи, — сказал он. — Я больше не хочу видеть тебя. Ничего уже не исправить. Уходи.
Во вторник Алина не пошла на работу. Она позвонила на кафедру и отменила все свои занятия, отговорившись тем, что заболела, благо больничный можно было не брать — просто договориться со студентами и преподавателями о времени отработки.
Алине не хотелось никого видеть. Мысль о том, что в институтском коридоре она может столкнуться с Глебом, приводила ее в смятение и заставляла плакать. Она почти ничего не ела, через силу заставляя себя выпивать по утрам чашку чая. Спать она тоже не могла. Глубокая яма, в которую она проваливалась под утро, окончательно измучив себя мыслями, очень мало походила на нормальный сон. Алина блуждала по каким-то лабиринтам и перекресткам, то ли скрываясь от кого-то, то ли пытаясь кого-то догнать; где-то за всем этим скрывался Глеб, но она, как ни старалась, не могла разглядеть его лица и каждый раз просыпалась с криком и слезами через два-три часа после того, как заснула. Стоило ей открыть глаза, как осознание случившегося наваливалось на нее снова, и мысли о том, что ничего уже исправить нельзя и со всем этим придется жить дальше, доводили Алину почти до помешательства. Ей очень не хватало Глеба. Иногда она ловила себя на том, что начинает разговаривать с ним вслух. Она все время пыталась объяснить ему, что все было совсем не так, что ей сейчас очень тяжело... Она подходила к телефону и даже начинала набирать номер, но на последней цифре палец ее останавливался, перед глазами всплывало его лицо, зависшее над стаканом, больные и пьяные глаза, казалось, прожигали ее насквозь, а в голове отчетливо раздавался его голос: «Уходи. Я больше не хочу видеть тебя. Ничего уже не исправишь...» — и Алина застывала с молчащей трубкой в руке, так и не набрав последней цифры.
Пару раз забегала Тамара, которая разузнала Алинин адрес и телефон от Лоры Александровны; она тормошила подругу, обещала поговорить с Глебом, ругала всех мужиков на чем свет стоит. Она принесла продукты, приготовила что-то и заставила Алину поесть. Алина послушно выполняла все Томкины приказы, машинально пережевывала пищу, абсолютно не чувствуя вкуса, но после ухода Тамары опять впала в апатию, из которой, собственно, и не выходила, а только делала вид.
У Томки и своих проблем было по горло. Они с Игорем лихорадочно метались по всем знакомым, пытаясь собрать сумму, запрошенную Евгением Измаиловичем. Поговорить с Глебом не удалось, потому что он, как едко выразилась Тамара, утопил в водке последние мозги, старый дурак!
— Ты посмотри на себя в зеркало! — кричала она в последний свой визит в пятницу. — Кожа да кости! В гроб краше кладут, честное слово!
