Когда позже я думала, что мы делали с Эдгаром и как смеялись, вспоминала наши ужины и разговоры о Жубере, я поняла, что у нашего романа есть ясный и захватывающий сюжет, своя история, и она тоже часть его жизни, как фамильное серебро является частью чьей-то жизни. И тогда ко мне возвратилась надежда.
Но тогда, с Шарлоттой, я чувствовала, как во мне поднимается негодование. Неужели я не могу постоять за себя? Разве американцы разучились бороться? Нет, Сюзанна и его жена не запугают меня, я не сдамся. И в то же время я думала: ты с Ума сошла, еще ничего не случилось, успокойся.
Я переменила тактику.
— Месье Коссет — выдающаяся личность, — говорила я. — Знаешь, я часто хожу на собрания, где он выступает. Надеюсь, никто не найдет в этом ничего предосудительного. Я считаю, что он — единственный человек, которого заботит судьба Боснии. По его мнению, Франция должна немедленно вмешаться и США тоже…
Шарлотта удивленно смотрела на меня, подыскивая английские слова. Что она несет? Молчание затягивалось.
— Мы еще не знакомы с мадам Коссет, может, только Рокси с ней встречалась, — продолжала я. — Я восхищаюсь твоим дядей месье Коссетом.
— Она будет там в воскресенье, — повторила Шарлотта. — Moi[125], я еду в Лион. Жаль, что не успею познакомиться с твоими родителями.
Я мысленно кричала: «Я люблю его! И никому его не отдам!» — но вслух сказала:
— Мне будет приятно познакомиться с твоей тетей.
Настала суббота, и мы с Рокси предложили родителям совершить вылазку на Блошиный рынок. Рокси обожала пастись среди торговых рядов, а у меня были там дела, о которых я никому не хотела говорить. Я все еще надеялась купить хорошую фаянсовую вещицу и сделать Эдгару рождественский подарок. План этот теперь отдавал горечью. Я представляла, что преподнесу ему презент после того, как он скажет, что мы больше не увидимся. Прощальный подарок и вечное напоминание о прошедшей любви.
Оказалось, что среди намеченных Марджив дел одно из первых мест занимало посещение Блошиного рынка. У нее был нескончаемый список вещей, которые просили привезти знакомые в Санта-Барбаре. Честер не любил таскаться за покупками, но проявил добрую волю и поехал с нами. В метро очень неудобно ехать с Женни и ее коляской, поэтому мы погрузились в автобус. У всех было приподнятое настроение, сопутствующее путешествию в удивительный мир, где продают и покупают все, что ни есть на свете, — барабаны, bijoux[126], джинсы, африканские диковины, фарфор, целые комнаты деревянной обшивки, содранной со стен старинных замков.
Рокси убеждена, что 24-й — самый лучший автобусный маршрут в мире. Он начинается на площади Согласия, потом автобус поворачивает на восток и проходит между набережной Сены и Лувром.
На стенах Лувра красуются головные изображения французских правителей — все Людовики, Наполеон, Наполеон III. Далее автобус останавливается у огромного универсама «Самаритэн», затем переезжает Новый мост и попадает на площадь Дофина, откуда виден небольшой парк, формой напоминающий пирог, где старики катают шары в кегельбане. Оттуда автобус идет по набережной мимо полицейской префектуры, где располагался кабинет комиссара Мегрэ, перед собором Парижской Богоматери снова переезжает реку и идет по бульвару Сен-Жермен до конечной остановки на площади Мобера.
Когда к Рокси приезжают в гости родственники или бывшие одноклассники, она непременно возит их на 24-м автобусе. Поездка нравится людям, но никто, кажется, не испытывает особого восторга от того, что автобус проезжает мимо того места, где под колесами экипажа погиб Пьер Кюри, что из окна видна площадь, на которой Мария Антуанетта ожидала казни, а задолго до нее маршировали римские легионы. Рокси гордилась, что живет там, где хаживал Абеляр во времена Чосера, когда ничего не происходило в Санта-Барбаре, штат Калифорния, потому что история там даже еще не начиналась.
Было довольно любопытно снова посмотреть на Париж глазами родителей. Они знали, что им опять понравится город, но парижан они не одобряли, особенно Марджив.
— Почему нищие стоят на коленях и воздевают руки, будто молятся? Это ужасно. Что, им нужно доказывать свое бедственное положение? Иначе им не подадут?
— От наших только и услышишь: эй ты, гони монету!
— Лучше сказать, наши нищие сохраняют собственное достоинство, — сказала Марджив.
— Нам нравится, что наши такие задиристые. Это вызывает отпор, и ты перестаешь чувствовать вину за их беды, — возразил Честер.
— Это лицемерие со стороны общества — требовать такого самоуничижения, — говорила Марджив.
— Во Франции очень мало бездомных, — резко заметила Рокси. — Общество хорошо заботится о бедных. Для этого существует широкая сеть социальной помощи.
— А эти нищенки с детьми на коленях? — не унималась Марджив. — Это же вредно — так долго держать маленьких без движения.
Общаясь с родителями, я поняла, что привыкла ко многим вещам, которые поначалу должны вызывать недоумение. Когда мы ехали на Блошиный рынок, Честер вдруг сказал: «И вы это терпите? Сидеть взаперти, как в клетке». И правда, автобус застрял посреди улицы из-за стоявшего поперек фургона. Мы с Рокси даже не заметили, что мы стоим. Рокси увлеченно болтала с Марджив, а мои мысли были заняты завтрашним обедом у Сюзанны. В Париже автобусы вообще ходят медленно.
Меня не пугала встреча с Амелией, это факт. Жена с тридцатилетним стажем, женщина, которой, по моим расчетам, далеко за пятьдесят. На такую незачем наезжать, и от нее какой мне вред? Но я представила сидящих за столом, суровое судилище, обличающее меня на чужом языке. Изабелла — Иезавель. Эдгара, вероятно, там даже не будет. Я была погружена в свои мысли, а отец в это время раздраженно ерзал на сиденье.
— Уже десять минут стоим, — недовольно ворчал он.
И правда, за нами уже выстраивалась вереница машин, негодующие водители высовывались из окон, оглушительно сигналили. Человек в форме подошел к автобусу и, жестикулируя, начал что-то говорить. Шофер огрызнулся: «Passer? Peux pas… demandez mon nom»[127]. Они продолжали препираться, a Рокси переводила Честеру и Марджив. Честер вертелся и клял глупого водителя фургона. Рокси смеялась от души, узнав в нем прежнего отчима. «Я так рада, что вы приехали!» Но самое удивительное, что ни он, ни Рокси не заметили, что автобус застрял.
Родители не переставали удивляться происшедшим в нас переменам, говорили, например, что я и одеваюсь по-другому. Конечно, у меня было несколько новых платьев, но мне казалось, что я ношу почти то же самое, что и раньше, разумеется, с учетом климата. Мне чудилось, что у себя за спиной я слышу их шепотки:
