— А вот и моя дьяволица, — хриплым голосом бормочет он, продолжая приближаться. — Я задавался вопросом, сколько времени потребуется, чтобы кошечка выпустила коготки.
Он срывает с себя пиджак и бросает его на пол.
И кидается на меня.
Я вскрикиваю и отскакиваю в сторону, но он слишком быстр, поэтому с легкостью ловит меня, хватая в стальные тиски своих рук, и опускает нас на матрас.
Приземлившись на меня сверху, Киллиан закидывает мои руки за голову и наваливается на меня всем своим весом, поймав в ловушку.
Я не пытаюсь сопротивляться. Я, наверняка, просто вывихну что-нибудь, но это все равно не сработает. Киллиан слишком силен, чтобы я могла убежать. Поэтому я просто лежу под ним, тяжело дыша и глядя в его самодовольное, красивое лицо.
Смотря на меня сверху вниз, он говорит:
— Ты, безусловно, самая великолепная чертова женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни.
— А ты, безусловно, худший лжец, которого я когда-либо встречала. Ты заслужил награду «Самый большой говнюк на свете».
— Какая злючка, — выдыхает он, облизывая губы.
Дерьмо. Я его возбуждаю. Но что еще хуже, его запах у меня в носу, а его твердое тело вжимается в меня, напоминая, как хорошо было ощущать его определенную часть внутри себя.
— Что я такого сделал, что навлек на себя твой гнев? Разумеется, не будем брать во внимание то, что я выполнил твою просьбу оставить тебя в покое.
— Ох, да только посмотрите, он снова заговорил, как словарь!
Киллиан прижимается губами к моему уху.
— Ты бы предпочла, чтобы я сказал, как сильно хочу засунуть свой член глубоко в твою сладкую киску и трахать тебя до тех пор, пока ты не забудешь, как сильно ненавидишь меня?
Я рычу на него сквозь стиснутые зубы, но это только заставляет его улыбаться.
— Не похоже. Наверное, не стоит рассказывать тебе, каким адом была для меня прошедшая неделя? — Он снова хихикает, дыша в мою шею. — Или, может, хочешь. А может, и так знаешь. Может, тебе будет интересно узнать, что я не могу есть. Или спать. Или делать что угодно... могу только думать о тебе. — Его голос падает до шепота. — Скажи, что ты тоже скучала.
— Мне очень жаль, что это все тебя не убило.
— Скажи мне, что думала обо мне.
— Думала. И это напомнило мне вынести мусор.
Он смеется. Это глубокий, удовлетворенный, мужской смех, от которого мне хочется выколоть ему глаза.
— Уговорила, воришка. А теперь поясни, что ты имела в виду, когда сказала по телефону, что все поняла?
Я поворачиваю голову, отказываясь на него смотреть.
Когда он нежно целует чувствительное местечко под мочкой моего уха, я закрываю глаза.
— Это не сработает.
— Тогда мне придется постараться получше, — бормочет он.
Затем медленно скользит губами вниз по моей шее, проводя кончиком языка по коже так легко, как это только возможно.
Я пытаюсь подавить дрожь в своем теле.
— Нет? Хм. Как насчет этого?
И он начинает нежно ласкать мое горло, отчего меня пронзает вспышка удовольствия, но я лежу неподвижно и молчу, ненавидя чувства, которые он во мне вызывает, хотя желаю, чтобы он катился к черту.
Напротив моего таза пульсирует его эрекция. Киллиан прижимается своими бедрами, нежно посасывая мочку моего уха. Мне приходится прикусить губу, чтобы не произнести ни звука.
Когда он спускается от моего горла к груди и прижимается носом к моему соску, я не могу сдержать вздоха — он срывается с моих губ.
— У тебя такие твердые соски, воришка.
— Здесь холодно.
— Скажи мне правду, и я расскажу свою.
Киллиан с нежностью целует мой сосок, затем через ткань втягивает его во влажный жар своего рта. Я не велю ему остановиться, потому что мне слишком хорошо, но еще и потому, что эмоции в моем горле заставляют меня молчать.
Он меня использует. Я это знаю, но поступаю как последняя дура, потому происходящее кажется искренним.
Когда я прерывисто вздыхаю, Киллиан поднимает голову. Его руки достаточно большие, поэтому он без труда хватает меня за запястья одной рукой и вжимает в матрас, а другой берет за подбородок и поворачивает мое лицо к себе.
— Открой глаза.
— Нет.
Тогда он очень нежно меня целует.
— Детка, открой глаза.
— Если ты еще раз назовешь меня деткой, — шиплю я, — я сделаю своей целью жизни уничтожить тебя.
Могу сказать, что он изучает мое лицо, но отказываюсь смотреть на него. Затем одним быстрым, удивительным движением он перекатывается на спину и тянет меня с собой.
Киллиан обнимает мой затылок и прижимает к себе. Мы лежим грудь к груди, живот к животу, бедра на бедрах, наши тела выровнены. Я знаю, что он не отпустит меня, поэтому просто утыкаюсь лицом в его шею, изо всех сил пытаясь выровнять дыхание.
Он тяжело вздыхает.
— Что бы ты ни думала, что бы ни «поняла», ты ошибаешься.
— Разумеется. Как скажешь.
— Проверишь свою теорию?
— Я не собираюсь ничего проверять.
Он стискивает меня в объятиях, прижимается поцелуем к моим волосам, затем снова выдыхает.
— Хорошо.
Не представляю, что на это ответить. Я лежу молча, гадая над его новой тактикой и ненавидя себя за то, что мне нравится столько удобный «матрас».
— Для протокола, — мягко говорит Киллиан, — я думаю, что когда-нибудь ты станешь потрясающей матерью.
Я подавляю рыдание и ударяю кулаком в его большую, глупую грудь.
— Строгой, но удивительной.
— Прекрати болтать. Пожалуйста, прекрати болтать. Мое сердце больше не выдержит этого.
Киллиан еще раз стискивает меня и милосердно затыкается.
Его пальцы медленно кружат по моей спине, пока мне вновь не удается свободно дышать. Под моим ухом его сердце бьется медленным, ровным стуком.
— То, что ты делаешь, неправильно, — шепчу я. — Я человек, а не бумажная салфетка.
Его рука на моей спине замирает.
— Я знаю, что ты не бумажная салфетка. Что, черт возьми, это вообще значит?
