глаза вот так вот ей посмотреть. И сразу все понятно стало бы.
Как сейчас.
— Я же сказал, что никуда теперь не уйду, — серьезно говорю я, сажусь к ней на кровать и обнимаю.
А в груди перехватывает при мысли о том, что могло бы произойти с ней, если бы я вчера не успел. Если бы мы не успели…
— Но ты же утром ушел, — возражает она, уткнувшись мне в плечо. Такая нежная, теплая, ласковая. Такая моя.
Касаюсь губами ее светлой макушки и дышу ею. Даже сквозь резкий запах больницы детка все равно пахнет собой — свежей медовой прохладой.
— Я по делам ушел. Надо было. А теперь я тут, с тобой, — уверенно говорю ей. — Я тебе телефон, кстати, новый принес.
— Зачем? — вдруг смущается она. — Можно же было просто сим-карту восстановить.
— Нет уж, у тебя будет нормальный телефон, — не могу удержаться и провожу ладонями по спине, чувствуя, какая она горячая там, под этой странной больничной одеждой. — Возражения не принимаются.
— Спасибо, — тихо шепчет она.
И нам обоим понятно, что это «спасибо» вовсе не за телефон.
Я вдруг от этого начинаю неловко себя чувствовать и тут же перевожу тему.
— А что со старым мобильником случилось? Пароль не смогли подобрать?
— Нет, я сама его заблокировала, когда они принесли телефон, чтобы я тебе позвонила, — легко признается она.
Я охуеваю.
— Зачем?
— Чтобы они не смогли до тебя добраться.
Что?! Что, блядь?!
— Оль… — я стараюсь как-то подобрать слова, чтобы ее ненароком не обидеть. Поэтому «ты дура?!» отметаю сразу. Но более мягких выражений не находится. — Ты…ты нахер так сделала? Детка, да пусть бы добрались до меня! Похрен. Главное, чтобы с тобой было все в порядке! Понимаешь?
— Я не хотела, чтобы у тебя были проблемы, — говорит мне она упрямо.
— Оль, да какие нахрен проблемы? Разве это важно? Пойми, я бы сдох, если бы с тобой что-то случилось. Так что с этого момента — чтоб была рядом со мной. Всегда.
— Всегда?
— Именно.
— А если ты… женишься?
— На ком, блядь, я должен жениться? — удивляюсь я искренне.
— На ком-нибудь…
— Нахрена мне жениться на ком-нибудь, если я люблю тебя?
Голубые глаза распахиваются так широко, что шире уже просто некуда. И в них невероятное счастье, неверие, восторг и еще что-то такое, от чего мне начинают быть тесными джинсы.
— Правда? — говорит она растерянно.
— Ну да. А есть сомнения? Оль, ты как будто первый раз это слышишь.
— Первый.
— Я ведь тебе уже говорил.
Говорил. Точно говорил ей, перед тем, как психанула и ушла.
— Не говорил.
Хм, ну может какими-то другими словами… Ну какая нафиг разница, а?
— Ладно, — соглашаюсь я. — Может, не говорил. Зато сейчас говорю.
Она обнимает меня порывисто.
— Я тоже тебя люблю!
Киваю. Это давно было понятно. И моему члену тоже все понятно, потому что он будто становится еще больше, молния джинсов в него впивается так, что больно, а Оля наконец замечает то, куда ушли все мои мысли.
— Ого, — у нее соблазнительно округляется ротик.
— Как думаешь, можно трахаться в больнице? — шепотом спрашиваю ее, пытаясь запустить руку под ее больничную рубашку.
— Нет! — а сама уже дышит горячо и губы облизывает. — Тут же люди везде!
— А мы дверь закроем, — предлагаю я, проводя губами по нежной шее.
— Тимур!
— Да, детка?
И тут дверь распахивается, и на пороге с грозным видом вырастает медсестра. У нее такое лицо, что мы не удерживаемся и начинаем хохотать.
Так под наш дружный ржач меня и выдворяют с позором из Олиной палаты.
Но я не теряюсь и иду прямиком к завотделением, потому что если ничего серьезного у детки нет, я бы забрал ее домой под контроль нашего семейного врача. Хоть прямо сейчас, если разрешат.
Потому что я до сих пор не справился с тем, что было. Внутри меня до сих пор живет ледяной ужас, и лекарство от этого только одно — чтобы детка была рядом.
Я, наверное, тиран, но я знаю, что физически не смогу никуда ее отпустить в ближайшее время. Надеюсь, она это понимает.
Оля
Стажировка в американском вузе…
Мой шанс получить бесплатное образование в Штатах и остаться там навсегда. Практически воплощенная мечта!
Вот только после того, что произошло, я уже не могу так ее воспринимать, потому что ни одна мечта на свете не стоит того, чтобы оставить Тимура.
Может, если бы мы были вместе уже какое-то время, хотя бы год или два, тогда я смогла бы пережить такую долгую разлуку. Но точно не сейчас. Я не смогу. Даже на месяц не смогу, а уж тем более на целый семестр. Сейчас, когда между нами все так остро и горячо, это кажется чем-то невозможным.
С того момента, когда Тимур забирает меня из больницы домой, мы с ним точно сходим с ума: постоянно трогаем друг друга, обнимаем, говорим, занимаемся любовью. Это как необходимость — коснуться его, чтобы убедиться, что он рядом. Что у нас все в порядке.
— Я не поеду в Штаты, — говорю я ему, когда мы лежим, обнявшись, после долгого и нежного секса.
Тимур еще ближе прижимает меня к себе и выдыхает:
— Я рад, что ты так решила, Оль. Очень рад.
И я в тот момент тоже очень рада.
А потом среди ночи меня внезапно накрывает, и я иду реветь в ванную. Потому что, как ни странно, моя невозможная любовь к Тимуру не отменяет горячего желания посмотреть другую страну и другой университет, послушать лекции крутых преподавателей и познакомиться со студентами со всего мира.
И хотя мне казалось, что плакала я тихонечко и что Тимур ничего не заметил, но утром он ходит хмурый и курит одну сигарету за другой, а потом вдруг спрашивает:
— Ты сильно туда хочешь?
— Я не поеду, Тимур, я же тебе уже сказала.
— А я не спрашиваю, едешь ты или нет. Я спрашиваю: хочешь?
— Хочу, — признаюсь я, хотя мне ужасно стыдно, будто этим своим желанием я немного его предаю.
Тимур хмурится, кусает
