смотрели друг на друга, шептали нежные амхарские слова, а затем Айвар решительно притянул к себе девушку и поцеловал в губы. Незаметно и непринужденно они скинули с себя одежду, легли поверх шелкового покрывала, горячего от уличного зноя, который проникал через маленькое окно.
Потом Айвар снова долго не мог уснуть рядом со своей уже невестой, думая о той неведомой силе, которая соединила в Эфиопии их вроде бы безнадежно разошедшиеся пути. Много лет ему казалось, что он сможет написать свое будущее только на чистом листе, отрешившись от пережитых трагедий и отнятого счастья. Однако Налия, бесцеремонно лишив всякой брони его тело и разум, примирила Айвара с прошлым. Оно перестало быть святыней, замерзшей в глыбе льда из потайной боли, и превратилось в светлую, но минувшую часть жизни. А для них с Налией все продолжалось, они выросли и имели право на новое, зрелое счастье и добрую память о детстве.
Айвару оставалось сказать Налии еще одну серьезную вещь, которая очень его беспокоила. Не дожидаясь утра, он коснулся плеча невесты и сказал:
— Налия, ты должна кое-что знать, пока еще не поздно передумать.
— Что? — усмехнулась девушка, приподнявшись на локте. — Айвар, ты с ума сошел? Нет уж, теперь тебе соскочить не удастся!
— И все-таки выслушай, — твердо произнес Айвар. — В деревне я то и дело слышал о том, как женщины гибли от родов, абортов, послеродовой нагрузки, и что характерно, мужиков это особо не волновало, разве что с практической точки зрения. А вот другие бабы всегда злословили, называли это какой-то божьей карой за грехи. Славная модель семьи, да? А однажды я сам видел молодую женщину, да почти девчонку, которая умерла от родильной горячки. Что это было, Налия, — агония, язвы, жуткие выделения… Прости за прозу, но я это на всю жизнь запомнил. И тогда одна местная кликуша мне сказала: «Ты вырастешь и тоже кого-нибудь так убьешь, ради собственной похоти».
— Понятно, — серьезно и мягко сказала Налия. — Впрочем, твои родители были медиками, неужели они до того не успели ничего тебе объяснить о деторождении?
— Объясняли, конечно, — усмехнулся парень, — но не как медики, а как любые родители, которые никогда не говорят всей правды. Мол, люди влюбляются, женятся, ласкают друг друга, и когда обоим становится особенно хорошо, в женщине зарождается новая жизнь. А потом я увидел вот это: похоть, смерть и эта самая новая жизнь, которая в дикой деревне не представляет из себя ничего сакрального. Конечно, с годами ужас немного притупился, но желание быть отцом так и не проснулось. Я знаю, что для женщины это так или иначе сопряжено с рисками, и мне просто не по силам быть причиной тягот, которые у нее будут девять месяцев, родовых мучений, нагрузок, которые могут укоротить ей жизнь, и неизвестно, что еще ждет впереди этого ребенка, беспомощное зависимое существо. А ты теперь подумай, насколько это сходится с твоими планами.
— О господи, — вздохнула Налия. — Ты серьезно думал, что я ждала столько лет, чтобы ты сделал мне ребенка, когда с этим справился бы любой другой? Тебе как медику виднее, каким методом справляться со своими ранами, радикальным или паллиативным. Я тебя поддержу в любом случае, а свое предназначение я уже выбрала, и мне главное чтобы ты был рядом.
— Правда? И родители тоже поймут?
— А что им остается? — весело отозвалась Налия, коснувшись его руки. — К тому же, они сами считают, что в Эфиопии спасти уже живущего ребенка более ценно, чем производить нового. Будем опекать и учить других детей — больных, сирот, брошенных. Когда они вырастут счастливыми, здоровыми и умными людьми, они и назовут нас родными.
8. Русские пироги на африканской свадьбе
Когда молодые сообщили родителям о помолвке, те сразу дали свое благословение и пригласили пару на семейный ужин. Предстоящий брак противоречил многим традициям патриархальной Африки, но семья Налии и Айвар давно сознавали себя людьми европейской культуры, и в старых обычаях им нравилась только декоративная сторона. Кроме того, такой союз, как у них, был в Эфиопии не самым распространенным, но все же приемлемым — женясь на дочери состоятельных родителей, не имеющих сыновей, муж становился частью их семьи, приобретая определенные права и ответственность.
Поэтому Айвар вручил родителям невесты благодарственные подарки — дорогой африканский табак, покрывало и шаль, сотканные мастерами племени дорзе. В Эфиопии они означали не выкуп, как во многих странах Африки, а именно выражение признательности. Ей же он подарил очень необычное кольцо, украшенное желтым турмалином, который местные медики выписывали из Малави ради его целебных свойств, а также прелестное зеркальце в обрамлении из цветного стекла.
Налия вместе со своей матерью, Агарь, сами напекли инджеры со жгучими специями, медовых блинов, кардамонового хлеба с сахаром и имбирем, приготовили острого цыпленка «доро ват». Мужчины разожгли в курильнице душистые травы, отгоняющие злых духов. По традиции все угостили друг друга ломтиками инджеры, и Айвару вспомнилось, что в его доме этот ритуал исполняли всегда, как бы поздно ни возвращался кто-нибудь из родителей к ужину. Первый раз после того, как ему в детстве пришлось покинуть Россию, он почувствовал себя действительно в родном кругу.
Пока женщины вышли в кухню, чтобы варить обязательный на всяком эфиопском празднике кофе, Айвар наедине с Мэхдином Соломоном курили и душевно беседовали. И он впервые нерешительно заговорил об уходящем, но все еще самом больном для себя:
— Дядя Соломон, вы все это время были ко мне очень деликатны, но сейчас такой момент, что мне просто необходимо, чтобы вы сказали правду. Вы действительно согласны на то, чтобы Налия вышла за меня замуж, после того, как я…
Тут у молодого человека, как он ни старался сохранить самообладание, все же перехватило дыхание, и Соломон мягко и решительно пожал его руку.
— После чего, Айвар? Того, как тебе пришлось выбирать из двух видов позора и унижения? Выживать в скотских условиях, в доме из навоза и палок, пить ту же воду, в которой полощут грязное белье, не лучше, чем жить в городе, где есть какие-то зачатки культуры, но платить за это собственной честью. Кто же виноват, что у тебя, мальчишки, был только такой выбор! И разве тебе одному довелось это испытать у нас в стране? Разве ты виноват, что здесь такая паршивая жизнь, которую превращают в аттракцион для туристов? Что государству удобнее жить за счет проституции и попрошайничества вместо того, чтобы растить сильную, самодостаточную молодежь? Унижение — это удел любого нищего народа и государства.
