— Илья! — сестра, запыхаясь, протянула ему телефон. — Это тебя. Голос женский…
Ладони у него взмокли.
Он посмотрел на Маринку и увидел в ее глазах отражение собственной надежды.
— Ты спросила, кто это? Она помотала головой.
— Ответь же! Илья!
Осторожно взяв трубку, будто это была драгоценная ваза времен фараонов, он выдохнул:
— Да?
И снова пересекся взглядом с сестрой, которая замерла посреди коридора, как охотник в засаде. Илья прикрыл глаза. Ему вдруг сильно захотелось выпить.
— Илья Михалыч? Ну наконец-то, господи! Добрый день, Илья Михалыч, это Катерина, — услышал он на другом конце провода.
Выпить уже не просто хотелось. Выпить теперь было необходимо.
— Не стой ты над душой, ради бога! — прошипел он сестре, чуть отведя в сторону трубку, в которой секретарша босса бодро радовалась, что застала-таки Илью Михалыча дома.
— Это не она? — дрогнувшим голосом уточнила Марина.
— Нет!
— Ясно.
Тут же потеряв всяческий интерес к разговору, Маринка побрела прочь из коридора. Илья проводил ее тоскливым взглядом и покосился на телефон.
— Послать что ли все к чертям собачьим? — спросил он у трубки.
— Соединяю! — громко известила Катерина.
Он со вздохом приложил трубку к уху и двинулся в кабинет. Ясно, что от беседы с шефом не отвертеться.
А может быть, это как раз то, что надо? Работать, работать и еще раз работать. Забыть, что на свете существует что-то, кроме начальственных звонков, переговоров с поставщиками, контрактов, совещаний, судебных процессов.
Однажды у него это получилось, так почему бы сейчас не попробовать снова?!
Зря он зашел в кабинет, понял Илья, как только увидел перед собой стол, заваленный документами. Смятые бумаги не вызвали ни малейшего желания разобрать их, прочитать или хотя бы расправить и уложить в папочки как следует.
Нет, они напомнили о другом. Вызвали совершенно другие желания, имеющие такое же отношение к работе, как сам Илья к созданию китайской стены.
— Ты чего, обалдел совсем? — ворвался в ухо возмущенный вопль шефа.
— Добрый день, Константин Григорич, — вежливо отозвался Илья.
— Какой там добрый! — пылко возразил тот. — Латыши с ума посходили, Зайцев вообще заколебал своей простотой, а я здесь сижу и ни хрена без тебя не могу решить! Ты на пенсию что ли задумал выходить, а?
Кстати, неплохая идея. Так показалось Илье, во всяком случае. Когда он озвучил свое мнение, на том конце провода стали оглушительно материться.
— Константин Григорич, что вы орете? — прервал Илья замысловатые ругательства шефа.
— А как мне не орать? — искренне изумился тот.
— Скажите толком, что от меня надо.
— А то ты не знаешь! — внезапно успокоился начальник. — Завтра процесс, а ты мне еще отчет не дал. И с латышами непонятки. Где тебя вообще носит-то? Ты не заболел часом?
— Все нормально с латышами. Договор подписали только что, на наших условиях.
Шеф некоторое время переваривал это сообщение.
— А чего же ты молчишь, пень березовый? — ласково пропел он, наконец. — Трудно что ли позвонить, доложить все по форме?
— Я собирался, — соврал Илья, — у меня с телефоном что-то случилось.
— По-моему, у тебя случилось что-то с головой, а не с телефоном, — предположил проницательный старик. — В общем так, Илюша, я тебя жду в офисе. Сейчас же.
— Так точно.
И тут шеф насторожился. Конечно, беспрекословное подчинение ему нравилось, а вот голос Ильи Кочеткова — наоборот. Что-то было не так с голосом, совсем не так. Какая может идти речь о процессе, когда адвокат говорит тоном провинившегося мальчишки?!
— Илья, а ты точно не заболел?
— Точно.
Уверенности в этом заявлении не прозвучало.
— Короче, собирай документы и приезжай. На месте разберемся, что с тобой делать.
— Ничего со мной делать не надо! — неожиданно вспылил Илья.
И первым повесил трубку, чего не позволял себе никогда, ни при каких обстоятельствах.
Ладно уж, раньше он вообще мало что себе позволял!
Заниматься любовью в собственном кабинете, например. Или покупать никчемные желтые цветы. Не говоря уж о том, чтобы играть в «осла» с девицами, валяться с ними на пляже и вместе хохотать до рези в желудке, глядя, как Данька с исключительно важным видом вылавливает из воды лягушат.
Нет, теоретически он вполне мог бы и раньше затеять нечто подобное. Только все это казалось невероятной глупостью, недостойной его внимания. И не прельщало его совершенно.
Не интересовало.
Почему теперь вдруг все перевернулось с ног на голову? Или просто он сам так изменился, что мир вокруг кажется опрокинутым? Существовать в этом мире неудобно, некрасиво, к тому же здорово стесняет свободу передвижения, а Илья больше всего ценил в жизни комфорт и раздолье.
Он не был готов с этим расстаться. Впрочем, его никто не спрашивал. Случилось то, что случилось, и сейчас ему стало ясно со всей очевидностью, так, будто он увидал страницу из книги собственной судьбы, где черным по белому было выведено: «Ты сколько угодно можешь сопротивляться, делать вид, что тебе все безразлично, глубоко загонять свой страх, а еще глубже — желания и мечты. Все решено. Она ушла, и ты знаешь, почему. Остались только воспоминания, хочешь ты того или нет, они принадлежат тебе, а ты принадлежишь им. И — день за днем — они будут с тобой, рисуя в толпе ее силуэт, воскрешая запах ее волос, ее тепло, ее смех, повергая в отчаяние каждый раз, когда потянувшись к ней, ты наткнешься на пустоту».
И все.
Все, что его ожидает — вакуум?!
«Болван. Ты же знаешь, как наполнить его! Почему ты сидишь и бездействуешь?»
Потому что она ушла, ответил сам себе Илья. Она тоже выбрала пустоту.
«И ты допустишь, чтобы ее жизнь, как и твоя, шла порожняком?»
Так всем будет лучше. Так спокойней, привычней, надежней. Так… паршиво. Дожив до тридцати шести лет, он и не подозревал, что может быть настолько паршиво.
Каково сейчас ей?
Им вдруг овладело беспредельное бешенство. Да почему же это, черт побери, он вынужден сидеть здесь и задаваться дикими вопросами?! Чего проще узнать у нее самой! Поехать к ней и устроить допрос с пристрастием. А потом…
Что за славное словечко — потом!
Обнадеживающее, словно чудодейственные пилюли.
Илья улыбнулся, как будто пробовал собственную улыбку на вкус. Освобождено вздохнув, он откинулся на спинку стула и внимательно оглядел свой кабинет.
Он приведет ее сюда снова. И они будут заниматься любовью на его письменном столе, на диване, на подоконнике, — какая разница?! — тысячу, миллион тысяч раз, — да больше, больше! — без оглядки, без удушливого страха вопросов и ответов.
