Завтра приедет Адам. Поразмыслив, я пришла к выводу, что гордость не самый лучший советчик. Я приглашу его в дом, тогда, даже если он будет не в восторге, он не сможет уйти не поговорив. А я буду прекрасно выглядеть. Я нанесла под глаза крем, который не без намека подарила мне на Рождество Агнешка. А еще, чтобы глаза не были опухшими и красными, сделала компресс из чайной заварки, а поскольку у меня не было чая в пакетиках, то чаинки налипли на веках и по всему лицу. Я буду самой красивой, и он поймет – независимо от того, что его от меня оттолкнуло, – что я выгляжу так специально для него. Я надену юбку, которая ему нравится, и старательно накрашусь. Потому что у меня праздник он вернулся.
С утра я была вся взвинченная. Квартира убрана, я пыталась работать, но была не в состоянии смотреть на экран монитора – буквы прыгали перед глазами. Ничего рассудительного я сегодня не напишу никому. Я поиграла в какую-то идиотскую игру, потом включила радио, чуть позже – Элтона Джона, посидела в кухне и в конце концов позвонила Маньке, которая сказала, что тотчас приедет, как только я решусь. Я положила Бориса на кровать, пусть полежит там, где любит, выкурила сигарету – фу, гадость! – и позвонила моей маме.
– Как дела, дочура? – спросила мама, а мне не хватило смелости сказать, что вернулся Адам.
– Все в порядке, мама, – ответила я.
– В воскресенье мы с отцом идем в театр, хочешь пойти с нами?
– С удовольствием, – согласилась я, хотя у меня не было никакого желания идти ни в какой театр ни в какое воскресенье… Мне хотелось, чтобы у Адама мозги встали на место, чтобы он вспомнил, что любил меня.
– Я передам трубку отцу, – сказала моя мама.
– Папа!
– Что случилось? – спросил отец, который с возрастом стал более чутким, чем мама.
– Ничего, – успокоила я его.
– Я же слышу, – не сдавался отец.
– Ничего, папа, Борису все хуже, – сказала я срывающимся голосом.
– Не мучай собаку. Я бы на твоем месте… – заговорил отец, а меня снова начал разбирать плач, поэтому я быстро закончила разговор.
Полдень. До четырех еще четыре часа. Чем мне себя на это время занять? За четыре часа можно родить ребенка, спасти мир, что-нибудь прочитать, написать, запечь три килограмма телятины или трехкилограммовую индейку. Я не желала ни спасать мир, ни что-либо запекать. Я хотела, чтобы уже было четыре. Тося сегодня возвращается в два. Я достала из морозилки голубцы и поставила их на маленький огонь.
Глаза усталые, но волосы я уложила Тосиной щеткой, выглядела неплохо. Я похудела, но меня это мало заботило. Как выглядел бы мир без мужчин? Он был бы полон счастливых толстых женщин.
Я не хотела быть счастливой, хотела быть с Адамом.
Звонок домофона заставил меня сорваться с места. Еще слишком рано! От калитки шла пани Стася, она оставила велосипед возле сарая. Какое счастье, что я уже не одна! Я радостно открыла дверь, пани Стася протянула мне с порога яйца. Молока уже нет, пала последняя корова.
– Войдите, пани Стася, попейте чайку.
Пани Стася расплылась в наидобрейшей на этой земле улыбке и присела на краешек стула в кухне.
– За чаек спасибо… а вот от сигареты, пани Юдита, не откажусь…
От удивления я чуть не грохнулась на стул.
– Вы же не курите!
– Нет, но сегодня чой-то в поясницу вступило… С утречка помолилась лопате за домом, куда уж мне в мои годы…
Я подала пепельницу и сигареты. «Помолиться лопате» – значит, поработать с лопатой, вскопать грядку или огород. До чего же я люблю слушать, как говорит пани Стася! В ее языке столько жизни. Помнит ли еще кто поговорку: «В лесу живем, в кулак жнем, пню кланяемся, лопате молимся»? В речи пани Стаей намного больше правды, чем во всей нашей жизни, полной невнятного трепа.
– У вас сегодня праздник, что ль, какой? – улыбнулась моя гостья, и я поняла, что хорошо выгляжу.
– Надеюсь, – сказала я и поверила в это всей душой. Тося влетела в дом, окинула меня взглядом и помчалась наверх.
– Тося! Голубцы! – крикнула я ей вслед.
Через минуту послышался топот Тося сбежала обратно вниз.
– В четыре за мной приедет папа!
– Ты же знаешь – в четыре я жду Адама! – Мне стало гадко, настолько гадко на душе, что перестала радовать неожиданно выпавшая возможность пообедать вместе с дочерью. – Ты это специально делаешь?
– Что?! Я должна провалить экзамены только из-за того, что приезжает Адам? Как ты можешь встречаться с ним после того, что он тебе сделал? У тебя вообще нет чувства собственного достоинства! – сказала моя родная дочь. – Я должна в пять быть на занятиях в городе, и это здорово, что за мной приезжает отец! Ты, наверное, завидуешь, потому что он обо мне заботится! – Тося отодвинула тарелку с голубцами и встала из-за стола. – Ты не ценишь того, что делает для меня папа…
Я сидела в кухне перед двумя тарелками с нетронутыми голубцами. Мне не хотелось ссориться с Тосей. Я столкнулась с проблемой ребенка, у которого разведенные родители. Мне это все известно, однако горечь постепенно поднялась от желудка к горлу. Этого мне только недоставало: начала реветь из-за собственной дочери, да к тому же сейчас, когда я накрашена и при этом так хорошо подведены оба глаза. Нет!
Сейчас запрыгнул на стол и потянулся мордочкой к тарелке, фыркнул. Мне не пришлось его прогонять, он сам недовольно отвернулся и соскочил на стул. Потомчик послушно сидел возле ножки стола и намывал себе мордашку. Я переложила голубцы обратно в кастрюлю.
Сегодня мне предстоит важнейшее дело в моей жизни – разговор с Адамом. И мне не помешают ни Тося, ни нынешний Йолин супруг. Когда без десяти четыре я услышала гудок домофона на калитке, сердце у меня опять было готово вырваться черт знает куда. Я выскочила из ванной, но Тося подошла к домофону первой. Приехал Эксик.
– Я уже иду, папочка! – крикнула Тося, а я пошла к калитке. Само собой разумеется, я не обязана принимать его в доме, даже если это дом его дочери. Он может подождать ее у входа. Я накинула пальто, Эксик стоял в саду, улыбался мне.
– Ты хорошо выглядишь, Юдита.
Я подала ему руку, он задержал ее в своей ладони как-то слишком долго.
Именно так и застал нас Адам.
Я не слышала – Эксик не выключил двигатель, был уверен, что здесь никто не заберется к нему в машину. Адам стоял у распахнутой калитки и смотрел на меня… просто смотрел, а я улыбалась. Потом я вырвала свою руку из ладони Эксика и бросилась к калитке.
И поняла, что глаза у меня болели от того, что я не видела его столько месяцев, и это была единственная причина. Я видела, как он стоит, какой-то другой после этой Америки, – как будто бы грустный? – видела, что он не улыбается мне, и чувствовала, что начинаю никнуть на этих нескольких метрах, которые отделяют меня от него, и моя радость куда-то уходит, и тревожное беспокойство, с которым я долго боролась, снова берет верх. Я остановилась перед Адамом, стояла как столб, а мне так хотелось, чтобы он меня обнял, но он даже не шевельнулся. Неужели он так сильно изменился за эти несколько месяцев? Такое возможно?
