Почему-то вспоминается Эльза, которой никто не помог, когда она нуждалась в чьей-то поддержке. Где та грань, за которую даже друзей пускать нельзя? Где то универсальное мерило, по которому видно, что человеку нужна твоя помощь?..
— Я виновата перед тобой, Лин, — говорю Синице. Смотрю ей в глаза. — Это я попросила Эдгара, чтобы он Севу от тебя оторвал. Наверное, я не должна была вмешиваться. Лезть в ваши отношения. Иначе двойные стандарты получаются. Каждому суждено пройти свой путь. Поэтому… будет плохо — придёшь, выслушаю. Подставлю плечо. А с этого момента — сама, ладно? Как считаешь нужным.
Это жёстко. Линка задыхается. Слёзы у неё на глазах.
— Я знаю, — тихо-тихо, за галдежом у двери в аудиторию можно и не услышать. — Сева вернулся. Звонил мне. Я… отшила его, Тай. Потому что ты правильно вмешалась. Ничего из этого не вышло, кроме ребёнка. Я не нужна ему. Так, развлечение. Но самой вынырнуть тяжело. Пошла б камнем на дно. Не сержусь я, Тай. Ты влезла, да. Но вовремя. Я подумала об этом ночью. Ты смогла, неравнодушная моя, а я сбежала. В тяжёлую минуту оставила тебя одну. Какой же я друг, если легко и просто предаю? Мы ведь все не идеалы, не без греха.
Я обнимаю их — Линку и Ольку. Одну — безбашенную красотку, непоседу, верующую в Мироздание, вторую — скрытную молчунью, из которой слово трудно вытянуть.
— Всё. Мир, дружба, сосиски. И экзамен, конечно. Надо пойти, сдать и перейти на третий курс.
— Вы у меня самые родны-ы-ы-е-е, — хлюпает носом Синица. — После мамки с папкой, конечно.
У неё, видать, гормоны шалят — глаза без конца на мокром месте. Олька жмётся ко мне, но взгляд прячет. Что за тайны хранит она? Я бы, наверное, хотела знать.
— И для тебя, Оль, тоже моё плечо всегда найдётся , — шепчу почти на ухо. Вдруг понадоблюсь — всегда поддержу. Но спрашивать ни о чём не буду, хоть и очень хочется.
Олька вздыхает, отворачивается. Плечи её поникают, как стебли цветов под очень тяжёлым грузом.
— Не могу я, Тай. Может быть, когда-нибудь. Позже, — бормочет и почти сбегает.
Я смотрю ей вслед. Олька влетает в аудиторию, как только оттуда выходит первый отстрелявшийся счастливчик.
— Что это с ней? — икает от неожиданности Линка. Я подсовываю ей бутылку с минералкой.
— Да так, — вздыхаю. Слишком много скелетов. Давят.
— А, ну да, ну да, — кивает Синица. — Лишь бы не задушили её эти тайны. А всё остальное переживём. Пошли, подруга. Наша очередь штурмовать последний экзамен.
И мы входим в аудиторию вместе. Одна за другой. Мне ничего не страшно, правда. Хочу только одного: чтобы быстрее прошёл этот безумно долгий день. Чтобы Эдгар вернулся домой. А дальше я справлюсь. Сумею. Потому что когда любишь, способен не только на подвиги, но и на ожидание. На тихое «прости». На умение прощать боль, забывать обиды и растить хрупкую надежду, что ты тоже что-то значишь для мужчины, которого выбрало твоё сердце.
64. Эдгар
Я еду в небольшой провинциальный городишко, где родился и вырос, провёл детство и юность. Здесь свой уклад и традиции и почти все друг друга знают. Время идёт, а он не меняется. Немного дряхлеют дороги, ветшают домики, а всё остальное — как и прежде. Наверное, я мог бы пройтись по улицам с закрытыми глазами.
Я езжу сюда каждый год — на могилу отца. Как ни странно, не испытываю ностальгии и благоговения. Наверное, слишком рано вылетел из гнезда, чтобы скучать по этим местам.
От быстрой езды в голове проясняется. У меня нет чёткого плана, но кое-какие шаги я всё же просчитал. Прокручиваю историю, что поведала мне мать, и так и эдак. Проваливаюсь в прошлое и вспоминаю всякие мелочи.
У нас никогда не бывало в доме гостей. Ни мужчин, ни женщин. Тогда это не казалось мне странным. Хватало родителей и их внимания. Не помню пышных праздников и застолий. Отец не пил, мать тоже. Семейные торжества проходили тихо и, можно сказать, обыденно.
В школе я дружил со всеми, мне не запрещалось водить товарищей в гости. И уроки вместе учили, и чудили иногда. Но мой дом — не место, где бы собирались с радостью. Отец слишком строгий и невесёлый. Мать — наоборот, привечала всех и кормила, за что отец ей вычитывал — всплыло в памяти, вот же…
И подруг у мамы не было. Не помню ни одну тётеньку, с которой бы мать встречалась или перезванивалась. Ничего. Пустота. Пробел. В те времена мне это не казалось странным. А сейчас… Мозг не хотел понимать. Сопротивлялся. И всё время думалось: бездушный, гинцевская порода, скупой на чувства. Чёртово наследие. Не то, чтобы я хотел измениться, но если мать говорила правду, то я слепой. Не видел очевидного. Не задумывался. Не замечал.
Может быть, не нужно ворошить эту старую историю. Оставить как есть. Но если я не узнаю наверняка, буду всю оставшуюся жизнь сомневаться. Факты. Я верю только фактам.
Я не собирался здесь задерживаться. Поэтому не стал ни старых друзей тревожить, ни в дряхлой гостинице останавливаться. У меня есть пункт назначения. Туда я и спешил.
Самое смешное, я нашёл её сразу. Ещё смешнее — она меня узнала после стольких лет.
— Эдгар, — всплеснула руками и встала мне навстречу из-за стола. Почти не изменилась. Всё такая же поджарая и энергичная. Волосы только из тёмных стали седыми, но причёска, как и много лет назад — та же самая. Короткая стрижка, Химическая завивка. Добавилось морщин, и руки у неё старческие теперь, но под белым халатом, кажется, всё тот же брючный костюм (может, младший его собрат, но выглядел он, как призрак из прошлого) и цвет помады неизменный — ярко-розовый с перламутром.
— Ольга Ивановна, — целую ей руки и вижу, как расплывается наш участковый врач в широкой улыбке.
Она единственный человек, вхожий в наш дом. Её я помню очень хорошо. Ольга Ивановна приходила к нам, когда я болел. Она, возможно, знает то, о чём не догадывались окружающие.
— Надо же. Приехал. Сколько лет тебя не видела? Лет десять? Да нет, больше.
Она отсылает взмахом руки медсестру. Смотрит на меня внимательно поверх очков.
— Ну, рассказывай. Ты же не зря приехал. Что-то нужно тебе, раз вспомнил старую Ольгу Ивановну.
Хочется возразить, что она не старая. Но слова застревают в горле. Я не знаю, с чего начать. С мыслями не соберусь. Не хочется закатать все свои сомнения доброй женщине в лоб.
— Мать ищешь? — пытается угадать она.
Я отрицательно качаю головой.
— Уже нашёл. Точнее, она меня.
— Узнать что-то хочешь? — продолжает допрос Ольга Ивановна и крутит в сухих пальцах шариковую ручку — ярко-оранжевый пластик с колпачком.
Киваю, но никак не могу сформулировать мысль. Язык не поворачивается. А если она соврала? Выставлю и себя дураком, и память отца опорочу. Но Ольге Ивановне не нужны мои объяснения. Она из тех, кто умеет чувствовать. Интуиция — не последнее её достоинство.
— Такие, как ты, сынок, обычно возвращаются либо родственников искать, либо призраков прошлого гонять. Родственников ты не найдёшь — умерли давно. И Белые и Гинцы. Белая — девичья фамилия твоей матери, — зачем-то поясняет она. Я знаю. Но, может, она думает, что я и этого не помню. — И мать твоя после того случая уехала в другой город. С тех пор ни слуху, ни духу. А ты, говорят, ездишь к отцу на могилу. Навещаешь.
Сейчас мне не до воспоминаний и не до мёртвых.
— После какого случая? — спрашиваю, чувствуя, как внутри звенит от напряжения. Именно за этим я приехал.
Ольга Ивановна смотрит на меня слишком долго. Стучит ручкой по столу, словно не решаясь. Она колеблется, решает, наверное, можно ли мне рассказать правду. И тогда я придавливаю её, в попытке узнать подробности.
— Меня интересует именно это: почему моя мать уехала из города.
— Мужчину другого нашла, — щурит глаза Ольга Ивановна и продолжает сверлить меня взглядом. — Мужчина этот и увёз её. Прямо из больницы. Кажется, она даже в дом заходить больше не стала.
— Из больницы? — мне сейчас важно не проговориться. Не выдать то, что знаю я. Или она сама расскажет, или грош цена информации, что выйдет из моих уст.
