тебе глаза на правду. Я отправился в Россию, чтобы встретиться с тобой и рассказать тебе о Юле... Хотя бы частично, но, к большому сожалению, мы разминулись. Ты полетел к ней. К этой Бобби, простигосподя, — произносит он с отвращением. — Зато мне удалось разыскать адрес, по которому проживала Юля. Я хотел ей объяснить причину твоего внезапного исчезновения. Я верил, что, если подтолкну ее, то ей удастся вернуть тебя к привычной жизни. Не без труда, но все же. Я застал ее у подъезда. Она вышла мне навстречу, но я не смог заговорить с ней... Она была не одна. С ней был молодой человек и младенец. Они выглядели, как самая настоящая семья. Они и были семьей, как позже мне пояснила их соседка. В тот день я официально сдался в борьбе за правду, и в этом заключается, наверное, самая большая моя ошибка.
Долгое время я просто молчу. Перевариваю все его слова, изо всех сих стараясь держать себя на привязи, а внутри меня все громыхает, надрывается и безумствует.
Все-таки заниматься самообманом намного проще, нежели чем принимать правду такой, какая она есть. Гораздо проще знать, что ты остался один в этом мире, предоставлен самому себе, нежели чем понять, что кто-то пытался всячески это исправить, а ты ввиду своей замкнутости просто не хотел замечать этого, закрывался как мог от внешнего мира и все глубже уходил в себя.
Обвинить человека в бездействии всегда проще, нежели чем открыть глаза и пойти ему навстречу. Ненавидеть проще, чем отпустить вину и простить...
Я всматриваюсь в отцовское лицо со строгими чертами, в мрачные глаза, что так похожи на мои, и сопоставляю его с тем человеком, которым он был в прошлом. В них по-прежнему много общего, но все же есть то, что отличает его от прежнего себя — это стремление к искуплению.
Если я смог простить его семь лет назад, то что мне мешает сделать это прямо сейчас?
— Допустим, я верю тебе, отец, — сдавленно произношу, такие слова всегда мне даются труднее. — Но я не не понимаю, откуда ты знаешь о Бобби? Я ведь не рассказывал тебе о ней. И у нас нет общих знакомых, которые могли бы проболтаться о ней. Ты не мог знать, что я встречаюсь с ней.
— Напомни, когда ты познакомился с этой девушкой?
— Не помню когда, но это было еще в реабилитационном центре.
Отец медленно мотает головой из стороны в сторону.
— Нет, Влад, и тут ты заблуждаешься, поскольку вы познакомились еще задолго до несчастного случая, — заявляет он настолько уверенно, что вынуждает меня теперь внимательно прислушиваться к каждому его слову. — В день нашего примирения ты о многом мне рассказывал. В частности о девушке, с которой познакомил тебя твой друг. Ты даже показал мне ее фотографию с телефона, и я, мягко говоря, был в некотором шоке от твоего выбора. Даже тот факт, что она живет и работает в Нью-Йорке, нисколько не сглаживал мое впечатление. Но ты меня успокоил, сказав, что это лишь мимолетная интрижка не более того. И ведь правда, спустя две недели ты позвонил мне и сообщил, что расстался с ней, потому что повстречал девушку по имени Юля. Ты так тепло отзывался о ней, обещал мне, что как-нибудь познакомишь нас... У меня не было никаких сомнений, что на сей раз ты сделал правильный выбор.
Небо начинает давить на меня, заставляя невольно сгорбиться от его тяжести. Глаза застилает пеленой. Обрывки воспоминаний стрелой врезаются в память и распространяются подобно зловредным микробам. Задумавшись, я представляю себе образ Бобби, медленно приближающуюся ко мне под лучами света.
— Не верю своим глазам! Как ты здесь оказался? — спросила она с ослепительной улыбкой на губах и с излишним удивлением, отчего мне даже показалось, что вопрос был задан не мне.
Я огляделся по сторонам. Не увидев никого в коридоре, развел руками.
— Маленькая неосторожность, — ответил я небрежно.
Девушка закусила губу, долго рассматривая меня с ног до головы. Положив подбородок на рукоять своего костыля, она обратила внимание на под ноль бритую часть моей головы, но даже не испугалась, когда увидела омерзительные рубцы на ней.
— А это что?
Я машинально дотронулся до шрамов и протяжно хмыкнул, словно забыл о том, что забывать мне больше нечего.
— А это мне освобождали место под новую память. Старая пришла в негодность.
Девушка ахнула в изумлении.
— Ты ничего не помнишь?
— Ничего.
— Совсем? — не унималась она, проявляя любопытство.
— Совсем, — повторил я.
— А прогнозы какие?
Я глубоко втянул в себя воздух с примесью сладковатого аромата, исходящего от девушки, и глянул на улицу, где за окном начал моросить дождь.
— Временами дожди и грозы, возможны осадки в виде смутных воспоминаний, — сморозив чепуху, вернул взгляд на нее и увидел, как она протягивает мне свою ладонь.
— Меня зовут Бобби, а тебя?
— Хотелось бы придумать что-то необычное под стать ситуации, но мне говорят, что меня зовут Владислав, — произнес я имя по слогам, чтобы ей легче было запомнить его, и слегка сжал ее мягкую ладонь.
— Влад, — проронила она вслух красиво и нежно, и с момента своего второго дня рождения я впервые позволил себе улыбнуться.
Нет... Не может этого быть...
Вот кому было в угоду мое состояние, но зачем? Какой в этом смысл?
— Но каково же было мое удивление увидеть ту самую Бобби в том же центре, где проходил лечение ты, — продолжает отец, и тогда образ Бобби рассеивается. — Я навел кое-какие справки об этой девушке. Она в самом деле попала в аварию, ваша встреча была чистой воды случайностью, но все, что она рассказывала тебе о себе, было слегка искажено. В детстве она действительно обучалась в балетной школе. Ввиду своей уникальной внешности ей даже пророчили большую сцену, но жажда быстрой славы и легких денег поставила под удар ее будущую карьеру. Она и впрямь достаточно быстро прославилась в нашем городе, но далеко не за счет балета. В пятнадцать лет Роберта ушла в стриптиз. В пятнадцать! Ты можешь себе это представить?
Отец всплескивает руками от негодования, как будто он сам впервые это слышит.
А я... Я глубоко поражен...
— Но это только начало ее пути. Дальше последовала кокаиновая зависимость и переквалификация из стриптизершы в проституки. Дурная слава следовала за ней по пятам, и ее нисколько это
