не существует вовсе. Никогда её не было. С самого начала. Только ложь, боль и мрак.
Кай…
Самое худшее, не я одна это осознаю. У меня не остаётся никакой дополнительной возможности всё рассказать ему самой, признаться, объясниться и покаяться. Едва человек в маске и бронежилете заканчивает свою длинную речь, тот, кто закован в наручники, вдруг дёргается. Мне навстречу. Конечно же, ему не удаётся ничего большего. Но даже с такого расстояния между нами я чётко различаю тёмный, пронизывающий, полный предельного осознания и ярости взор.
Ему предъявлено обвинение.
И подкреплено оно…
Мной.
А он меня ни за что не простит!
Иначе не смотрел бы на меня так – с лютым неуёмным бешенством, наполненным даже не обещанием будущей расправы, лишь – колючей ледяной пустотой. Ничего иного ко мне у него не осталось. Даже после того, как его силой уводят, запихивают в машину, на заднее сидение, не перестаёт так смотреть. Автомобиль проносится мимо, и полминуты не проходит.
А я… я остаюсь одна.
Кай
Бетонная клетка четыре на четыре. Три надзирателя с автоматами, как вкопанные, замершие у стены. Два часа ожидания, с тех пор, как меня, подобно нашкодившему мальчишке, забирают прямо с улицы, на глазах той, кто, по всему выходило, именно на такой итог и рассчитывала, а потом везут в укромное место, не чета обычным местам проведения допроса. И вот он… Тот один-единственный, кто решается начать расхлебывать эту кашу.
– Итак, я – старший лейтенант Хорн, – заходит в комнатушку со стрёмной вентиляцией, едва уловимо морщится, поведя носом, полицейский в новенькой униформе. – Начнём?
Ещё бы он не морщился. Не знаю, какого бомжа или алкаша тут держали до моего прибытия, или кого тут недавно прикончили, но воняет похуже, чем в псиной конуре.
– Начнём, раз уж пришёл, старший лейтенант Хорн, – отзываюсь, типа поудобнее откидываясь на стул, к которому меня приковывают те же два часа назад, заведя мои руки за спинку из металлических прутьев, к ним же пристегнув наручникам.
Да, делаю вид, что мне ровно.
Так оно и есть, по сути…
Какой смысл тут перед ними расшаркиваться?
Точно знаю, мои братья меня тут не оставят. И не из таких заварушек мы друг друга вытаскивали за все годы, что вместе.
Если повезёт, и сам справлюсь пораньше…
Тем более, что на мой ответ полицейский нездраво оживлённо усмехается. В его руках – внушительная папка. На меня. А значит, нам есть чем заняться, не просто так повыпендриваться и попытаться опустить меня “с небес на землю” он сюда заявился.
– И что у нас тут… – задумчиво раскрывает коп принесённое с собой, показательно нерасторопно раскладывает передо мной на столе файлы из собранного на меня досье. – М-м… даже и не знаю, с чего начать, – протягивает с предвкушением.
Ухмыляюсь.
И никак иначе не реагирую.
– Все твои предыдущие заслуги, начиная с детдома, думаю, мы оставим на десерт. Для суда. В качестве дополнительных эпизодов, как характеристику твоей заядло-преступной личности. Те, что появились у тебя в последнее время, и так до утра разбирать будем, – хмыкает старший лейтенант Хорн, продолжая разговаривать с самим собой за нас двоих. – Незаконное присвоение внушительного права собственности Вайсов, – вчитывается в какую-то бухгалтерскую бумажку, которая лично мне самому ни о чём не говорит, впервые её вижу, а значит – не моя. – Шантаж. Угроза жизни. Клевета. Причинение вреда жизни и здоровью. Похищение. Эвелин Вайс. Опять причинение вреда жизни и здоровью. Джозефу Хардвигу. И это на глазах-то целого светского общества… – присвистывает, с особой тщательностью раскладывая фоточки с благотворительного вечера.
Ну, да, доломал я этому гадёнышу нос. И руку тоже сломал. Чтоб не тянул их, куда не попадя. Особенно, если то принадлежит мне. Даже если он только в своих грязных мыслишках это ещё собирается сделать. И да, вряд ли меня заботило в тот момент, что папарацци обязательно урвут нужный момент, запечатлеют и снимут всё в самой выгодном для них свете, не забыв потом обязательно подать, что говорится, на “блюдечке с золотой каёмочкой”.
Да и похер…
– Малыш Джо, если и пожаловался в минутку своей слезливой слабости, пока лечился у доктора и хотел к своей мамочке, то потом обязательно передумает, – комментирую, как отражение своих же мыслей. – Что там ещё у тебя было?
Сидящий передо мной не сразу переваривает такое откровение. Презрительно поджимает губы. Переводит взгляд то на фотки жёлтой прессы, то опять на меня.
– Эвелин Вайс? – охотно подсказываю.
И пусть я прежде не собирался перетягивать на себя инициативу в разговоре. Но стоило ему произнести имя той, кто… мать её, провернула за моей спиной такую многоходовку, а я только сейчас о ней начинаю в полной мере догадываться, как эмоции вновь начали бурлить и кипеть.
Вот же…
Сука!!!
На секундочку даже радуюсь тому, что у меня руки затекают давно, их не чувствую толком, слишком уж чешутся и зудят кулаки, пусть то по факту происходит лишь в моём лишь разуме.
В конце концов, мне не привыкать.
Одиночество – плата за право быть собой.
– Эвелин Вайс, – подтверждает полицейский.
Дальше не спешит рассказывать, как и встречные вопросы задавать. Опять на меня пялится. Долго. Упорно.
И да, я совершенно точно знаю, по какой причине…
Понял, ещё когда он только зашёл в эту клетку. Ему даже рот свой открывать не надо было, чтоб до меня дошло, а кусочки пазла, которые я упорно складывал в своей голове последние часы, пока меня везли сюда, а затем я дышал этим смрадом, наконец, начали сходиться в цельную картинку. Сперва в самом деле погрешил на недотёпу Хардвига. За содеянное с ним, дважды, прилюдно. С одной стороны – закономерность. Но не с другой. У того банально мозгов бы не хватило на столь подготовленную масштабную подставу, когда капкан захлопывается наверняка, быстро, чётко, без возможности к вариантам на смену преимущества. И если это сперва меня знатно беспокоило, ведь я в таком случае вполне мог недооценить засранца, то потом… всё становится на свои места.
– Эвелин Вайс, – напоминаю.
Та, в чьих глазах по моим последним воспоминаниям – жгучая вина, тоска, раскаяние и сожаление. После того, как она осознаёт, чья правда – правда, а чья – фуфло полное.
Интересно, поступила бы она со мной точно так же, если бы с самого начала знала хотя бы часть из всего этого?
Когда успела?
Чем и где воспользовалась?
Хотя нет, не интересно…
Потом.
Тут куда занятнее спектакль намечается.
– Эвелин Вайс, – повторяет за мной коп.
Едва ли ему
