такие друзья? Я почему-то думала, что они с малых лет вместе, рядом. Каз же говорил, что с детдома вместе… Врал? Или нет?
В следующее мгновение все мои мысли пропадают, потому что Ванька подкарауливает и окатывает меня водой из бассейна.
— Ах, ты, засранец! — смеюсь я и принимаюсь, чуть перегнувшись, брызгать в ответ.
Ванька счастливо визжит и усиливает напор.
В итоге, через десять минут я иду в дом полностью мокрая, прикидывая, во что переодеться, кроме банного халата и тех здоровенных футболки со штанами, в которых приехала сюда сегодня утром.
На часах полдень, время тянется, словно резиновое.
На самой границе гостиной торможу со всего размаху, словно в стекло вписываюсь, потому что натыкаюсь на Ара и Лялю.
Нет, ничего особенного они не делают, вообще. Ар по-прежнему полулежит на диване, а Ляля сидит перед ним и перебинтовывает раненую руку. Я до этого, когда увидела состояние Ара, не стала предлагать свои услуги медика, просто никто не просил, а я не навязывалась, только оценила профессиональную перевязку и поняла, что без квалифицированного медика тут не обошлось. И вот теперь Ляля, судя по всему, делает перевязку.
Она сидит перед низким диваном на коленях, аккуратно перебинтовывает руку, а Ар смотрит. Просто смотрит неотрывно на склоненную перед ним макушку, и глаза у него темные-темные. А затем проводит пальцами здоровой руки по скуле девушки и приподнимает за подбородок… И такое невыразимо собственническое это движение, и лицо Ара, жадно изучающего лицо Ляли настолько жесткое…
Я буквально одним взглядом окидываю открывшуюся картину: чуть наклонившегося вперед Ара, будто намеревающегося поцеловать Лялю, ее позу покорной готовности, изящно изогнутую поясницу, пальцы на остреньком подбородке, тяжелый, жадный взгляд лежащего на диване мужчины…
И таким жаром обдает, что задыхаюсь.
Словно не небольшую и вполне невинную сцену увидела, а за разнузданным сексом их застала!
Резко разворачиваюсь и бегу прочь, в обход дома, чтоб зайти через парадную дверь и не тревожить больше двоих, поглощенных только друг другом.
В голове — бесконечное удивление и легкая оторопь. Потому что не думала, что Ар может быть настолько… темным. А Ляля настолько радостно покорной… Они определенно нашли друг друга, но больше раздумывать на тему их отношений я не собираюсь.
Оказываюсь в комнате, сажусь без сил на кровать, провожу ладонью по мокрым волосам.
Уф… Это было горячо… И стыдновато, словно реально за чужим сексом подсмотрела…
Душ и все-таки банный халат немного скрашивают эмоции, а затем я долго ищу, что бы надеть, вполголоса матеря себя, Хазарова и саму глупую ситуацию, из-за которой у меня даже трусов нет. Те, едиственные, что были на мне, когда Хазаров привез в сюда, пали смертью храбрых сегодня ночью в неизвестном доме… И никакой возможности что-то достать! Дом полностью мужской, ни одной женской вещи тут нет! И, конечно, в свете творящегося безумия, просить кого-либо, чтоб съездили и купили, глупо. У мужиков война, я тут с трусами своими…
Ванька прибегает через полчаса и зовет есть.
Выхожу в халате, наплевав на все и всех.
Обед проходит в молчании.
Не знаю, заметили ли Ар с Лялей то, что я их застала, или нет, но оба не стремятся к общению.
Ар спокойно орудует обоими руками, из чего я делаю вывод, что травма не настолько серьезная, Ляля опасливо поглядывает на меня, словно опасается, что я прямо сейчас начну выспрашивать у Ара про его работу дворником, умотавшийся в бассейне Ванька сметает со стола все, до чего способен дотянуться, и я радуюсь его здоровому аппетиту.
После обеда я пытаюсь опять поговорить с Аром про творящееся вокруг, но он вообще не поддерживает беседу:
— Я тебе уже сказал, все с Хазаром! Ань, я реально не могу… К тому же… Некогда мне. Вообще некогда.
Поняв, что тут картина безнадежная, я провожу остаток дня с Ванькой. Ляля к нам не присоединяется, видно, напуганная своей откровенностью и моими прямыми бестактными вопросами. Она легкой тенью скользит по дому, в основном, на кухне, я вижу, как она кормит по очереди мужчин, находящихся в доме, как прибирается, как просто сидит возле Ара и смотрит, как он работает.
Очень хочется подойти и спросить хотя бы, как дела? Все ли живы?
Но не решаюсь. Утешаю себя тем, что, если б что-то пошло не так, то движения бы в доме было больше… А раз тихо, значит, все идет, как надо.
Незаметно наступает вечер, и наваливается темнота.
Ванька, успевший за день еще и позвонить матери, убедиться, что с ней все в порядке и что ей глубоко плевать, где сейчас ее сын, засыпает рано.
А я сижу возле его кровати и смотрю в спокойное лицо. Чуть насупленные брови, сильнее, чем надо, сжатые губы, но в целом, заснул он быстро.
Все же, детская психика на редкость гибкая.
Я прекрасно осознаю, что все свои переживания запихнула в далекий угол сознания, потому что не в силах сейчас лихорадочно обдумывать свое будущее, работу, отношения-не-отношения с его отцом… И все это бледнеет просто перед мыслью о том, что именно сейчас происходит за пределами нашего спокойного мира. Кажущегося спокойным, но такого хрупкого, такого зависимого от внешних обстоятельств… Ведь, если сейчас с Хазаровым что-то случится… Кто придет сюда? И что этот “кто-то” сделает с нами? Эти мысли довлеют, и на рефлексию не хватает сил… И, наверно, это хорошо?
Я укрываю Ваньку, не удержавшись, провожу пальцами по гладкой коже щеки, удивляясь ее нежности. Маленький совсем… Малыш.
Непонятная эмоциональная уязвимость, когда думаю о нем, тоже тревожит. Что будет дальше? С нами? С ним? Со мной?
Смаргиваю слезы, иду к себе.
В доме тишина, наверно, Ар и Ляля где-то в глубине этого здоровенного, так до конца мною и не исследованного здания, но искать их сейчас не собираюсь. Нет смысла мешать. Охрану тоже не видно, но она есть… И, если будет неудача, если с Хазаровым что-то… То они не пустят никого внутрь… Надеюсь.
Наверно, это должно успокаивать, но не успокаивает.
Хожу по комнате вперед и назад, как никогда ощущая себя в клетке без возможности выйти, изменить что-то…
Успокаиваю себя тем, что, как только приедет Хазаров, я непременно, непременно…
Фар заезжающих на территорию машин я не вижу, просто, кажется, кожей ощущаю присутствие…
Иду к двери, распахиваю и упираюсь носом в широкую грудь стоящего на пороге моей комнаты Хазарова.
Задираю подбородок, умирая от облегчения, что он здесь, что живой и внешне даже здоровый,
