счастлив
ты приучала верить словам
небо в апреле хмуро, бесстрастно…
лист перечеркнут… что же ты, мам?
28.04.23
Лялька мелкая, рыжая до того, что даже глаза кажутся оранжевыми, яркими, словно у кошки. И , будто на контрасте, совершенно чистое личико, с белой-белой кожей. Нежные розовые губки, нежный же румянец на щеках, длиннющие черные ресницы… Короче говоря, красотка такая, что глаз не отвести. Конечно, практически все девочки — красотки в свои веселые восемнадцать лет, но Лялька — это какой-то запредельный уровень.
Я смотрю на нее, невольно ощущая себя старой. Так странно, мне еще тридцати нет, но по сравнению с этим солнечным ребенком кажусь взрослой, очень пожившей женщиной…
Она хлопочет на кухне, очень по-хозяйски, кстати, открывает шкафчики, что-то достает, что-то нарезает, что-то варит… И улыбается, постоянно, радостно так, и болтает с Ванькой, довольно лопающим пирожки явно ее приготовления, и ручки ее, тонкие, легкие, в постоянном движении, да таком медитативном, что невольно залипаешь и смотришь, смотришь, смотришь…
Я пью горький кофе, прекрасно, кстати, сваренный, вручную в турке, той же Лялькой, мягко проворачиваю под столом пострадавшую ступню и жду. Чего жду, вообще непонятно. Хотя, нет. Это как раз и понятно.
Того же, чего и все остальные, собравшиеся здесь, в огромной кухне-гостиной дома Хазарова.
Возвращения хозяина и его свиты.
Они уехали еще утром, загрузились в несколько здоровенных черных танков, ни с кем не прощаясь, никому ничего не говоря, просто сели и умотали. Я как раз в это время с Ванькой разговаривала и момент отбытия пропустила.
В доме осталась куча народа, серьезного такого, с оружием и соотвествующим выражением на лицах, но все они очень грамотно и незаметно распределились по территории и не отсвечивали. После небольших поисков еще обнаружились Лялька, весело хозяйничающая на кухне, и серьезно избитый Ар, с удобством расположившийся тут же, в гостиной, на широченном диване.
Он и сейчас сидит, обложенный со всех сторон подушками, которые внимательная Лялька то и дело поправляет, и дико занятой.
Перед Аром лежат два ноута и три телефона, и все внимание там, в экранах. Похоже, у него функционал такого выносного штаба, корректирующего действия войск.
В целом, обстановка сложная, напряженная, мне ужасно хочется подсесть к Ару и вытрясти из него последние крохи здоровья, выясняя ситуацию до конца, настолько бесит уже эта их манера никому ничего не объяснять, а просто делать то, что считают нужным. Нет, с одной стороны это все понятно, кто мы такие, чтоб устраивать допросы, но с другой, мы же тоже люди с Ванькой! И быть в постоянном неведении, в положении перетаскиваемых туда и обратно грузов, бессловесных и бесправных, уже давно надоело.
Возможно, что в итоге я бы именно так и поступила, наплевав на травмы Ара и его не показную занятость, но Лялька, словно почуяв во мне угрозу ее мужчине, торопливо сделала кофе, а потом отвлекла болтовней, что-то спросила, узнав, что я работаю в реанимации, расширила наивные глазки и засыпала вопросами уже по моей работе… И как-то умудрилась переключить, успокоить…
И вот теперь я сижу, чувствуя себя вполне спокойно, щурюсь на Ваньку, с улыбкой от уха до уха и набитыми пирожками щеками. Он такой довольный, что невольно тянет улыбнуться в ответ. А Лялька все скользит по кухне, скользит, скользит, разговорчивая, веселая, немного наивная, красивая, на нее тянет смотреть, словно на солнечный лучик, проглянувший в ворохе черных туч.
Даже Ар отвлекается периодически, ловлю его задумчивый взгляд на Ляльке, и сердце заливает теплом. Всегда приятно и чуть-чуть завидно, когда мужчина так смотрит на свою женщину…
Правда, как мне кажется, Лялька этого и не замечает… Но, возможно, я ошибаюсь.
У Ара звонит телефон:
— Да, — он тапает на гарнитуру в ухе, слушает, коротко смотрит на меня, замершую и не скрывающую того, что отслеживаю внимательно его разговор, — все в порядке. Нет. Нет. Да. Усилю. Понял. По объекту ничего нет. Тихо. Да, мне тоже не нравится… Может, переиграли? Нет. Да, понимаю. Да, сделаю. Ну… — тут Ар коротко смотрит на меня, неожиданно улыбается и подмигивает, — волнуется, а как же… Нет. Да? Уверен? Ну, твое дело… Так, Хазар, пошла движуха. Да!
Ар смотрит в экран ноутбука, принимается что-то быстро набивать на клавиатуре, продолжая наговаривать в гарнитуру:
— Погоны. Да. Не вижу номера… А, вижу! Нет номеров! Нет! Это левые, Хаз! Это херня! Берем? Да! — он одновременно набирает на другом телефоне номер, отрывисто командует в трубку:
— Взять их. Живыми. Не важно, пусть хоть задницами своими машут, корки липовые. В подвал, да. Потом разберемся.
Затем опять переключается на гарнитуру:
— Хаз, все. По второму объекту тихо, сейчас смотрю как раз. Можно говорить, Хаз.
Он отключается, еще какое-то время неистово тарабанит пальцами по клаве, а затем замечает нас, молча напряженно глядящих на него, поднимает, типа в удивлении, брови, скалится, показывая нехилые такие белоснежные клыки:
— Вы чего? Все отлично!
— Вот по этому поводу я и хотела бы поговорить, — тут же хватаю быка за рога я, сползая с барного стула и двигаясь к Ару, но он торопливо прикрывает оба ноута и выставляет перед собой ладони:
— Не-не-не! С Хазаром говори! С Хазаром! Я ничего не знаю!
— Ты все знаешь, — давлю я голосом, вставая прямо напротив него, — знаешь! Объясняй, что происходит! Немедленно! А то сейчас развернусь и уйду отсюда! С Ванькой!
Ар насмешливо закатывает глаза, показывая, насколько серьезными считает мои угрозы, но затем, поняв, что я не собираюсь сдвигаться с места, а за моей спиной нарисовывается Ванька, и тревожно звенит чашкамит с кухни Лялька, вздыхает:
— Ань, я в самом деле не могу тебе ничего сказать, понимаешь? Не могу…
— Почему, Ар? — я сажусь рядом, Ванька, подумав, легко опускается прямо перед диваном на ковер, укладывая ноги в позу лотоса, и тоже смотрит выжидательно, — тебе не кажется, что мы имеем право знать? В конце концов, именно из-за нас с Ванькой это все…
— Да причем тут вы, — с досадой перебивает Ар, — вы вообще, можно сказать, случайные пассажиры…
— Вот как? — тут же хватаюсь я за соломинку, — а что происходит на самом деле? Ар, скажи. Пожалуйста.
