несмотря на отношения?
Но даже после его криков и нравоучений я и представить не могла, что он поступит со мной именно так, как поступил, и каждое его принятое решение в отношении меня за последние четыре месяца было хуже предыдущего. Теперь вот перевод этот обратно, к папиной штанине.
И все же Сеня прав: мне нужно было поговорить с отцом, не с матерью, ее предательство меня лишь разозлило и подстегнуло к действиям, а вот папино меня опустошило. Не знаю, почему так. Обычно девочки всегда ближе с мамами, но в нашей семье все было наоборот. Сеня – мамин любимый сын, который будет заниматься тем, что велит его сердце, и все папины доводы разбивались о толстую мамину бронированную стену.
Я же была для папы надеждой, его достойным продолжением. Только вот ключевое слово в этом была.
– Насть, обещай, что ты меня простишь? – промямлил брат, открывая квартиру друга.
– Ты о чем? – какое-то нехорошее предчувствие закралось в сердце.
– Я тебе потом все объясню, но для меня очень важно, – Сеня распахнул дверь и, катя мой чемодан, переступил порог, я же, как барашек на заклание, поплелась за ним следом, – чтобы ты потом не прекратила со мной разговаривать.
Я даже шапку стянуть не успела, как брат спешно чмокнул меня в щеку и выбежал из квартиры, хлопнув дверью.
Дурдом какой-то.
Я скинула угги, сняла пуховик и сосчитала про себя до десяти, пытаясь успокоиться, ведь этот разговор действительно был нам нужен. Так почему не сегодня?
Проходя вглубь квартиры, я прекрасно знала, кого там увижу. Брат был предсказуем, и если в машине я не задумалась над его словами, то, когда он так скоро сбежал, все было очевидно.
Не здороваясь с отцом, который стоял у окна, пересекла единственную комнату довольно неплохой квартиры с ремонтом в винтажном стиле и со старинной классической мебелью. Здесь даже огромные напольные часы имелись.
Я села на диван, молча перевела взгляд на отца, давая ему понять, что жду.
Сглотнула моментально появившуюся горечь, оценивая его вид. Отец сдал. Как будто за четыре месяца, которые мы не виделись, он постарел на четыре года. Морщины стали более глубокими, волосы поседели полностью, глаза будто поблекли и стали почти прозрачными – они всегда были светло-голубыми, но не настолько.
– Здравствуй, дочь, – заговорил он первым, нарушая звенящую тишину.
Я кивнула.
– Будешь молчать?
– Почему? Когда будет что сказать – скажу, сейчас я слушаю. Раз уж ты здесь, значит, хочешь о чем-то поговорить.
– Наськин, – печально протянул папа, а меня это ни капельки не тронуло, – ты не рада, что вернулась обратно?
– Нет.
– Я думал, ты будешь довольна.
– Надо было для начала поинтересоваться у меня. Ну и не делай вид, что это всего лишь совпадение.
– Нет, не совпадение. Нам надо с тобой многое прояснить и кое о чем поговорить, раз уж Арсений подслушал, – скривился отец, а я поняла, что что-то Сенька нехорошее услышал, если родители так всполошились.
– Ах, то есть ты меня перевел на новое место службы лишь для разговора? – ехидно поинтересовалась я, сложив руки в замок.
– Хочешь честно? – отец хмыкнул. – Я кое-что проверял.
– Да ты что? – делано удивилась я, а в душе что-то умирало.
– Мне было интересно, как поступит твой новый кавалер, чем ответит на мой ход.
– Папа, это моя жизнь, а не какая-нибудь шахматная партия.
– Ну, прости, дочь, что забочусь о тебе так, как считаю нужным, пока все, что я ни делал, приносило хороший итог.
– Итог? – Я сжала колени и вцепилась в них пальцами, лишь бы оставаться как можно дольше спокойной. – Какой такой хороший итог? Да ты издеваешься надо мной все четыре месяца.
– А что, было бы лучше, если бы ты выскочила замуж за того недоумка?
– Рома не недоумок! – не сдержавшись, отчаянно выкрикнула.
– Да при чем тут твой Рома? – подавил меня отец своим командным голосом. – Я о Слесаренко. Хотя этот твой Калинин хоть и молодец, не променял тебя на повышение, но, пока я не увижу от него нормальных мужских поступков, будет вам кукиш вместо ваших малолетних соплей.
– К-какое повышение? – Я почувствовала, как по щекам потекли слезы, да сколько можно-то. – Ты с ним разговаривал? Боже, какой позор, что он теперь подумает?
– Тебе не все равно? – приподняв бровь, поинтересовался отец, и я не сдержалась, выпалив на одном дыхании:
– Мне совсем не все равно, что думает обо мне и моих родителях мой муж!
Ворон Анатолий Макарович прикрыл глаза. А мне показалось, что мы вместе со всей квартирой попали в какую-то временную воронку: стояла бьющая по ушам глухая тишина, и ничего не происходило. Все стояло на месте, моя жизнь стояла на месте.
Отец открыл глаза и поймал мой взгляд. В этот момент за его спиной раздался бой часов, четыре мелодичных перезвона и три коротких удара.
Три часа дня.
Мы не прерывали все это время зрительного контакта, пытаясь понять, что же в голове у собеседника.
– Ты повзрослела, – подвел итог папа.
– Ты рад? – проглотив ком, мешающий дышать, с трудом произнесла я.
– Я не рад, но я доволен. В общем-то, я добился того, чего хотел, ты хотя бы теперь видишь разницу между нормальными мужиками и молокососами, жаждущими легкой наживы. Но как я могу быть рад тому, что моя девочка все же выросла? С этим я никогда не смирюсь.
– Отпусти меня обратно, – тихо произнесла, вкладывая в свою просьбу все отчаяние. Мне казалось, что я подобрала идеальный момент – момент его откровений, он должен был проникнуться.
– Пиши рапорт на перевод, раз уж и правда мужем обзавелась.
– Папа! – Я подскочила с места и, все же переступив через свою обиду, подошла к нему. – Пожалуйста, перестань быть таким. Ты делаешь мне больно. – Слезы опять потекли по лицу, а сердце сжималось в тисках отчаяния. – Знаешь, как мне было тяжело? Когда ты… когда ты тогда… – Я начала хлюпать носом и путать произносимые слова, уже ничего не видела, когда почувствовала, как отец притянул меня к себе и, крепко обняв, запустил ладонь в волосы.
– Ты с такой стрижкой еще больше похожа на свою мать, – с горечью выдавил он. – Наська, прости меня, я, скорее всего, был неправ. Правда, до сих пор не могу понять в чем. Я, – отец тяжело вздохнул, – я же не хотел тебя никуда отправлять, но к совету Марины прислушался, думал припугнуть тебя, а ты взяла и раньше времени уехала. И тогда уж разозлила – бросила меня, как твоя мать, и я… Черт, дочка,
