— Это кощунство — бульдозером по могилам!
— Прошу прощения, Николай Андреевич, но вы же сами хотели застроить кладбище?
— Но я же ведь не знал, что эта земля — кладбище. И к тому же — не заброшенное.
— Николай Андреевич, это лирика. В бизнесе все средства хороши. К тому же, что уж особенного случилось? В экономике нет прошлого. Есть только настоящее и будущее. Сейчас нужно забыть о моральной стороне дела и планировать дальнейшие действия…
— Я боюсь, Леонид, что у нас с тобой разные взгляды на ведение бизнеса.
— Должен ли я понимать это так, что вы больше не нуждаетесь в моих услугах?
— Там будет видно. А пока попрошу тебя в мои отношения с Зарецким не вмешиваться.
— Как знаете, Николай Андреевич. Хороший юрист в наше время работу не ищет. Она его сама находит. К тому же, у меня есть доля в вашем бизнесе. Так что я не прощаюсь.
* * *
А Тамара, довольная тем, как продуктивно поговорила с Форсом, с ходу принялась обрабатывать сына:
— Антоша, пока папа с Форсом разговаривает, зайди ко мне, — плотно притворила дверь и продолжила: — Сынок, а почему ты так нервничаешь?
— Как это «почему»? Ты можешь себе представить, что будет, если Форс расскажет отцу, что это была моя идея — громить кладбище бульдозером?
— Не думаю, сынок… это не в его интересах.
— Почему?
— Видишь ли… Не всегда виноват тот, кто что-то натворил. В бизнесе не меньше, а то и больше виноват тот, кто недосмотрел.
Антон задумался. Действительно, в маминых словах что-то есть…
— Даже если Форс скажет, что это была твоя идея, ты должен сказать отцу, что хотел ему помочь. Разве не так?
— Правильно, так оно и было… Я думал, что снесу это заброшенное кладбище, и никаких проблем…
— Вот только говорить это отцу нужно в самом крайнем случае. Атак, вообще-то, отец оставил вместо себя Максима.
— Но Максим-то здесь ни при чем…
— При чем! Также, как и Форс! Ответственность за все, что произошло, пока не было отца, лежит на них. А тебе, уезжая, Астахов велел кофе разносить. По поводу кофе у кого-то к кому-то какие-то претензии есть? Нету!
— Но Макс даже не был в курсе того, что я взял этот чертов бульдозер.
— Тем хуже для него. Значит, он плохо работает, если не знает, что происходит на вверенном ему производстве… А если знал, почему не остановил? Антоша, я же не говорю, что ты совсем ни в чем не виноват! Нет! Только не надо брать чужую, понимаешь, чужую, ответственность на себя.
— Да, мама, конечно, — сказал Антон, подтверждая свою малую вину, а еще больше — ее требование не брать на себя вину чужую — большую.
И тут секретарша позвала Антона к отцу.
Астахов был подчеркнуто спокоен и хладнокровен:
— Проходи, сынок, садись. Я слушаю тебя.
— Ты это о чем?
— Не валяй дурака, ты прекрасно знаешь, о чем. Я хочу знать всю правду про кладбище. Чья это была идея — послать на кладбище бульдозер?
Вот елки-палки, мама так хорошо все рассказывала. А отец спросил обо всем так грубо, так прямо!.. Чья идея? Как же ответить?
— Форса… — подсказал отец, — идея?
Антон задумался — можно, конечно, сказать, что и Форса. Ведь Антон в разговоре с ним намекал на свой сюрприз. И деньги дал тоже Леонид Вячеславович. Только с Форсом лучше не связываться. Он со своим юридическим иезуитством так все вывернет…
Антон отрицательно покачал головой.
— Значит, твоя или Максима. Я хочу знать, чья?
Антон промолчал. Пауза затянулась.
— Твоя или Максима?
Сразу от Максима Света поехала к Кармелите. А про себя подумала: «Сегодня я мать Тереза, только по больным разъезжаю». Подружка кровать уже покинула, расхаживала по комнате:
— Привет! Ну что, была у Максима? Ну как, ему уже лучше?
— Все хорошо, идет на поправку. Слушай, он знает, что это ты спасла ему жизнь.
— Зачем ты ему сказала?
— Ты чего?! Я молчала. Он сам догадался. Точнее, почувствовал. Красиво так сказал: «Я, — говорит, — просто чувствовал, что она все время где-то рядом».
— Что, правда?!
— Угу. А потом сказал, что хочет тебя видеть.
— Я не пойду.
— Ну здрасьте, приехали. Знаешь, как он здорово сказал! Я его спрашиваю: «Зачем?» А он говорит: «Да так. Просто хотел поблагодарить за то, что она мне всего-навсего жизнь спасла».
— Ладно, — сказала Кармелита. — Не знаю, о чем вы там говорили, но ехать надо.
Собрались быстро, осталось только убедить Рубину, что внучка абсолютно здорова.
Вдруг Кармелита остановилась. Села кровать. Взгляд застыл.
— Да что с тобой? — возмутилась подружка.
— Знаешь, Свет, я совсем запуталась. Миро и Максим. Максим и отец. Они ненавидят друг друга… А я… Что мне делать? Они мне все так дороги. Почему я такая несчастная?
— Дурочка… — улыбнулась Света. — Ты не несчастная, а самая счастливая на свете. Знаешь, вот если бы меня так любили! И я так полюбила…
— То что?
— Я бы, как в романсе, пошла «хоть на край земли, хоть за край!». Что папа? Папа есть, и никуда он не денется. Позлится, позлится, да успокоится. И что Миро, если ты любишь Максима?
— Ты думаешь?
— Уверена. Поехали!
— Поехали.
Однако у выхода из дома дорогу им преградила Рубина:
— А вы что же это? Куда-то собрались? Может, рано еще тебе ездить? А, Кармелита?
— Бабушка… — сказала внучка таинственным шепотом. — Мне очень нужно, правда.
— А как ты себя чувствуешь, дочечка?
— Хорошо, бабушка. Благодаря твоему лекарству как заново на свет родилась.
— А что же я скажу твоему отцу, если спросит?
— Я не знаю… Ну, скажи, что в табор поехала, или… Пожалуйста, придумай что-нибудь, только чтобы он лишний раз не волновался. Ну, придумай.
— Что, правда очень надо?
Кармелита кивнула головой и посмотрела на нее с мольбой.
— Ну, раз надо, так надо. Иди.
— Спасибо! — крикнули Кармелита и Света хором.
А Рубина еще долго вспоминала недавние Кармелитины слова: «Как заново на свет родилась».
Эх, внученька, знала бы ты, как ты на свет рождалась!..
* * *
Когда Рубина ушла из камеры, оставив Олесе три пирожка, та подумала: «Какая славная старушка!» С этой мыслью девушка и уснула на жестких нарах.
А проснулась совсем с другой. В камере раздавался какой-то громкий и жалкий писк. Как будто кто ребеночка обижает, маленького-маленького. Олеся глянула на пол и увидела — о, ужас — мыши! Хотела по-бабьи заорать, но что-то остановило. Пригляделась — господи, да они же дохнут, мышата эти бедные…
И весь страх сразу прошел. Олеся спустила ноги на пол. Все же — с опаской. А вдруг мыши хитрят. Только прикидываются слабенькими да больными. Сейчас как поднимутся, как прыгнут!
