вкусный кофе и не наблюдают часов?
Перебиваю Киру, когда мы спускаемся с колоннады, и заботливо заправляю платиновую прядь ей за ухо. Увеличиваю арсенал этих безотчетных жестов и утопаю в потребности все время ее касаться.
– Да нет же. Говорят, что счастливые люди сплошь эгоисты. У кого-то проблемы, трудности, аварии. А мы здесь наслаждаемся жизнью и ничего не замечаем.
– Не забивай голову. Мы разве не заслужили свое счастье?
Озвучиваю резонный вопрос и не жду ответа. Отрываю Киру от земли и кружу ее до тех пор, пока она не начинает звонко пищать и не больно стучать ладонями по моей спине.
Пошатывается слегка, когда ставлю ее обратно. Цепляется за мои предплечья. И трется носом о подбородок.
Настоящая такая. Нежная. Господи, несравненная.
– На Дворцовую пойдем?
– Пойдем. И глинтвейн. Ты обещал.
– Помню.
Стискиваю ее в объятьях и на несколько секунд выпадаю из реальности. Снова шарашит высокочастотным током. Сердца тарабанят в унисон, энергии сплавляются, кожу покалывает мелкими иголками.
Мозги в кашу. Ноги – желе. В ушах – вата.
– Держи.
Покупаю в ближайшей палатке терпкое пряное вино и задумчиво слежу за тем, как Кира осторожно обхватывает картонный стаканчик пальцами и делает небольшой глоток.
Вздрагивает от тепла, разливающегося по пищеводу. Улыбается благодарно. Свободной рукой скользит по моему запястью. Нуждается в близости так же сильно, как в ней нуждаюсь я.
Подстраивается под мой не слишком широкий шаг. Свободной рукой запахивает плотнее полы куртки. Знаками что-то показывает, пока я звоню ее отцу.
– Здравствуйте, Андрей Денисович. Как дела? Все хорошо? Как Митя? Дадите ему трубочку? Ну, привет, чемпион! Как ты? Что тебе из Питера привезти? Ничего? Самим скорее вернуться? Завтра уже прилетаем. Мы тоже скучаем, сынок.
Отбиваю звонок и едва успеваю затормозить, чтобы поймать Киру в распахнутые объятья. Она врезается носом мне в грудь, обвивает руками за талию и приглушенно частит.
– Я очень боялась, что вы не поладите. Что он тебя не примет. А у тебя так естественно все получается.
– Кровь – не вода. Все будет хорошо, родная. Я постараюсь. Веришь?
– Верю.
Твердо высекает и тащит меня к толпе, в центре которой уличные музыканты готовятся дать представление. Неподалеку возвышается колонна, вырубленная из монолитного гранита. На ее вершине стоит бронзовый ангел и попирает змею крестом. Эрмитаж подсвечен сотнями огней, отражающихся на лицах случайных прохожих.
Завтра я вернусь в рутину. Заберу Митю у Кириных родителей. Разложу вещи. Позвоню Богдану и спрошу, имеет ли он отношение к Дашиной аварии.
А сегодня я буду чертить подушечками пальцев витиеватые рисунки на лопатках у Киры. Буду скользить губами по ее тонкой шее. И буду хрипловато подпевать вечному хиту Цоя.
– Я хотел бы остаться с тобой. Просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.
Гитарный перебор ласкает слух. Каждая клеточка отзывается на хорошо знакомую мелодию. Импровизированный концерт завораживает настолько сильно, что я не замечаю ни того, как громче начинает завывать ветер, ни того, как свинцовые тучи сгущаются у нас над головами.
Кап. Вот робкая капля дождя приземляется мне на лоб.
Кап. Вот вторая капля срывается вслед за первой.
А потом небеса обрушивают на нас такой поток воды, что мы в мгновение ока промокаем до нитки. Бежим к Дворцовому проезду, куда вызвали такси. Падаем на заднее сиденье темно-синей Шевроле. И теснее жмемся друг к другу, пока водитель укоризненно косится на нас в зеркало заднего вида и включает радио.
Наверняка ему придется вытирать после нас кожаную обивку, но это ведь его работа, правда?
– В Питере, если на Петропавловке виден крест – значит, скоро пойдет дождь. Если крест не виден – значит, дождь уже идет.
Смеюсь, вываливаясь из салона аккурат у крыльца нашей гостиницы, и накидываю шоферу за неудобства пару купюр к безналичному расчету. Кира тоже смеется. Подставляет лицо под мощные струи и совсем не переживает, что размажется ее макияж. Тушь оставит черные дорожки на щеках. Скатаются тени.
Естественная такая. Ни толики притворства. Ни грамма фальши.
И меня, конечно же, прет от того, какая она настоящая. Без шелухи этой. Без маскарада.
– Ты знаешь, какая ты потрясающая?
Кричу ей, заглушая раскаты грома, и тяну к себе за подбородок, чтобы впиться в припухлые манящие губы. Слизать влагу, впитать едва уловимый аромат корицы и окончательно захмелеть от помешательства, дурманящего разум.
Тело к телу. Мокрая насквозь одежда. Искаженное восприятие. Происходящее вспышками.
Ползущий, словно черепаха, лифт. Магнитный ключ, выпадающий из пальцев. Дробный стук капель, стекающих по стеклу. Изломы на простынях. Стон. Судорога. Эйфория.
Будто бы восемь лет назад отматываю, превращаясь в того нагловатого пацана, который добивался самой лучшей девчонки на свете. Только теперь за плечами бесценный опыт и глубокая уверенность в своих поступках.
– Всю оставшуюся жизнь тебя беречь буду. Слышишь?
– Береги.
Спрятав лицо у меня на груди, едва различимо произносит Кира, а меня от хрипотцы ее голоса самого мурашками обсыпает. Я осторожно перебираю пряди ее волос, тону в тягучей истоме и хочу сказать еще что-то важное, но неумолимо проваливаюсь в сон.
Ощущаю, как родные ладони невесомо скользят по лопаткам. Чувствую, как предплечье обжигает горячим дыханием. Слышу несмелое «я тебя люблю», вызывающее бешеный шквал за грудиной. Или это все просто снится?
– Доброе утро, Лебедев. Чай, кофе, круассан?
– Тебя и круассан. Можно?
Несмотря на то что отключились мы ближе к рассвету, пробуждение радует меня приливом энергии и зарядом такой бодрости, что кажется, что я могу сворачивать горы.
Светящаяся счастьем Кира так и вовсе встала раньше, успела заказать завтрак в номер и сейчас сидит на краю кровати и отщипывает от круассана кусочки и мечтательно отправляет их в рот.
В белоснежных чашках дымится крепкий черный кофе. Омлет с беконом еще не успел остыть и нахально
