Он пошевелился. Сабина проверила его дыхание по мониторам, за прошедшие годы она научилась по ним следить. От гонораров за каждый ее фильм деньги отчислялись на его счет. Теперь ей уже не надо было о них беспокоиться. Именно поэтому она год назад согласилась сниматься в «Манхэттене». До этого ее все время мучил страх, что с ней что-то случится и некому будет его содержать. Его отец пришел в ужас, когда он родился. Это был женатый человек, страстно влюбленный в Сабину, как он утверждал. Но, видимо, недостаточно страстно, раз не захотел помочь Энтони. Он даже не дал сыну своей фамилии, а лишь вручил Сабине чек на десять тысяч долларов, которых не хватило даже на первую операцию. Теперь у нее было достаточно средств на все… все… но она не могла купить ему здоровье. Родила она его в тридцать один год; доктора не понимали, отчего с ним такая беда, — ведь Сабина не принимала наркотиков, не пила. «Каприз природы», — говорили они. Каприз… Ребенок, родившийся почти без легких, с пороком сердца, травмой позвоночника… И все-таки она его безумно любила, может, даже сильнее, чем если бы он был здоров. В детской палате интенсивной терапии Сабина плакала целыми днями, прижимая его к себе, всего опутанного датчиками. А потом были операции… Она год не работала, но в конце концов должна была опять работать, чтобы оплатить скопившуюся гору счетов. На протяжении пятнадцати лет это была постоянная борьба, пока не появился «Манхэттен». Сабина очень многим была обязана Мелу, но не могла посвятить его в то, о чем никому никогда не говорила. Она не хотела делать достоянием гласности жизнь Энтони, вернее, то, что от нее осталось, не хотела, чтобы любопытные журналисты и фоторепортеры совали в нее свой нос. Это было опасно, особенно теперь, когда к ней самой проявлялся такой интерес. Сабина всегда боялась, что какая-нибудь из сестер может проболтаться, хотя доверяла им уже много лет.
Энтони снова пошевелился. Сабина видела, что он чувствует себя лучше. Доктор сказал, что он в очередной раз выкарабкался, но насколько — неизвестно. В этот раз мальчика даже не забрали в больницу, посчитали, что нет смысла, по словам доктора Уотерфорда. Рано или поздно это все равно должно было случиться… «Пожалуйста, Господи… позволь, чтобы это случилось во сне… позволь мне быть с ним…» — много раз молилась Сабина, находясь вдали от сына. К нему она прошлой зимой вернулась из Нью-Йорка, не поехав на Багамы с Мелом. Сабина считала себя в долгу перед ребенком, всегда винила себя за то, что дала ему эту жуткую жизнь. Ему было пятнадцать лет, а выглядел он, как пятилетний, когда так лежал, погруженный в сон, на кровати в спальне, которая стала его тюрьмой.
— Мам?
Энтони открыл глаза, такие же зеленые, как у нее. Он улыбался ей. Сабине пришлось бороться с нахлынувшими слезами.
— Привет, мой милый. Хочешь что-нибудь попить?
Рядом с его постелью стоял кувшин с ледяной водой. Еще Энтони обожал пить яблочный сок, жевать жвачку и смотреть хоккейные матчи. В этой комнате он прожил всю свою жизнь, все пятнадцать лет, без единой жалобы.
— Тебе удобно?
— Нормально… Расскажи мне про твой новый сериал, — попросил он шепотом.
Он уставал долго говорить, а слушать рассказы про мамины успехи очень любил. Сабина писала ему письма и каждый день звонила отовсюду, где бы ни была. Она посылала также всякие смешные вещицы и книжки, которые ему читали сестры. Самому Энтони было тяжело держать книги, но читать он умел, Сабина научила его в четыре года. Он был особенный мальчик… Она рассказала ему про Мела, Габриэлу, Билла, Джейн и ее двух дочерей. Александра и Алиса были его ровесницами, больно было об этом думать, как больно было их видеть, видеть других детей, нормальных, бегающих по парку, гуляющих за руку с матерями…
— Я люблю тебя, душа моя, — прошептала Сабина, видя, что он опять погружается в сон. Ей была ненавистна мысль, что через два дня придется покинуть сына, но его состояние стабилизировалось, а ей надо было возвращаться к работе. Такова была реальность их жизни, и сестры всегда напоминали Сабине, что Энтони к этому привык. Другой жизни он просто не знал.
Когда она наконец встала и потянулась, было четыре часа утра. Ей страшно хотелось опять позвонить Мелу в Нью-Йорк… просто чтобы поговорить с ним. Там стрелки часов показывали семь, она знала, что Мел уже встал, но, опасаясь его расспросов, так и не решилась звонить, пошла в гостиную и прилегла на диван. В ее распоряжении была спальня, но спать ей не хотелось. У них оставалось так мало времени… так мало. Причем эта встреча ведь могла стать последней. Сабина опять пошла в комнату сына, взяла его маленькую хрупкую ладонь, поцеловала кончики пальцев, улыбнулась ему. Слезы медленно струились по ее щекам.
— Я люблю тебя, мой хороший, — прошептала она едва слышно.
Энтони приподнял веки. Оказывается, он не спал.
— Я тоже тебя люблю, мама. Он радостно улыбнулся и закрыл глаза. Он всегда радовался, когда мама была рядом.
Расставаться с Энтони всегда было пыткой, и этот раз не стал исключением. Сердце у Сабины сжалось, к горлу подступил комок, но она ради него старалась не подавать виду, обещала снова прилететь через несколько недель и сообщила, что отправляется в Нью-Йорк, а он сказал ей, что будет смотреть сериал. А затем наступила самая тяжелая минута: Сабина обняла своего мальчика, чувствуя его тепло, ту искорку жизни, которая в нем осталась. Порой она ненавидела себя за то, что не поселилась с ним, бросив все, но тогда она не могла бы его содержать. Сабина часто подумывала перевести Энтони в Лос-Анджелес, но ему необходимо было находиться поблизости от Стэнфордской клиники. Другого выбора не оставалось, да и поздно было искать иные варианты. Надо было максимально использовать этот.
— Я люблю тебя, мой дорогой… сильно-сильно!
Она улыбнулась сквозь слезы, а Энтони велел ей не плакать. Он был самым мужественным ребенком на свете…
Сабина, преодолевая щемящую душевную, почти физически ощутимую боль, заставила себя выйти за дверь, села в такси, надвинула черную соломенную шляпу, поправила черные очки. Она могла бы уже привыкнуть к этой боли, но знала, что никогда не привыкнет. А когда он уйдет… она все равно будет о нем помнить… и помнить их взаимную любовь, в которую никто никогда не был посвящен… «Как можно даже только начать объяснять это Мелу?» — думала Сабина. Она не хотела, чтобы он ее жалел. Это и так ничего бы не изменило ни для Энтони, ни для нее самой. Такую трагедию она не представляла себе в самых черных снах, и все равно ни за что на свете не могла отказаться от радости любить сына.
Перелет в Лос-Анджелес был хотя и коротким, но утомительным. Сабина забежала к себе только переодеться и забрать уже готовый багаж и в тот же вечер отбыла в Нью-Йорк. Она была измучена и понимала, что даже тщательный макияж не скрыл жестоких переживаний минувшей недели и что если срочно не заняться собой, к концу второго сезона может вновь понадобиться пластическая операция.
