слишком поздно. Он все понял…
— Что это? А? Думала, меня наебать можно?
— Н-н-нет… Я ничего та…
Он хватает меня за волосы и выдергивает из машины так резко, что я теряю равновесие и приземляюсь на колени и выставленные перед собой руки.
Острая боль пронзает суставы, а от хвои и мелких камней кожа начинает саднить. Но больнее всего становится от плача моего ребенка.
Я втягиваю воздух и выпускаю его сквозь сжатые зубы.
— Уверена в этом? Мне кажется, ты приняла меня за дурака.
— Я не сделала ничего плохого, — шепчу прерывисто, продолжая стоять на четвереньках и уставившись на его грязную старую обувь.
Меня трясет. Мне страшно. И меньше всего на свете мне бы хотелось злить этого больного ублюдка. Особенно сейчас. Здесь, в глуши, где никого нет.
Он опускается передо мной на колени, и мое дыхание сбивается.
Я отворачиваюсь, не желая смотреть на него, но жесткие пальцы впиваются мне в щеки и от боли перед глазами встает мутная пелена, сквозь которую его лицо размывается. Отец сдавливает сильнее, и я хнычу:
— Пожалуйста…
— Зачем ты ему звонила? — Я часто дышу, сдерживая рыдания в горле. — Ты рассказала ему, где мы, так ведь?
Я мотаю головой, насколько мне позволяет его твердая хватка, а в следующее мгновение удар по лицу лишает равновесия и я ударяюсь виском прямо о выступающий корень дерева.
— Лживая сука! Ты такая же лживая, как и твоя мамаша!
Мне прилетает пинок в живот, выбивая из груди весь воздух, и я сворачиваюсь от боли, не в силах вдохнуть.
— Ты сама все испортила, Кролик, — он говорит обыденным тоном. — Теперь мне придется оставить тебя здесь, а твой выродок поедет со мной.
— Нет… — шокировано выдыхаю я и тут же вскидываю голову, но волосы, упавшие на лицо, загораживают обзор.
Но я все равно вижу, как он трясет телефоном. Моим.
— А это я заберу с собой. Надо же мне будет связаться с его папашей, — ухмыляется он и садится в машину, туда, где мой сын плачет, надрываясь так сильно, что у меня готово остановиться сердце от невозможности его успокоить.
Надрывный плач моего ребенка точечно бьет по вискам. Паника застигает меня врасплох, и я могу лишь хватать воздух короткими вдохами.
Словно в замедленной съемке я с ужасом смотрю, как отец заводит машину и бросает на меня насмешливый взгляд, когда тянется закрыть дверь.
Из горла вырывается немой крик. Я пытаюсь встать, но спотыкаюсь и снова падаю. Боль вспыхивает где-то на задворках сознания, но я не чувствую ее.
Хлопок дверцы сжимает мое сердце в тисках, и у меня перехватывает дыхание.
Нет, нет, нет… Он не может… Не может забрать его…
В голове раздается щелчок. Еще и еще один. Я даже не замечаю, как поднимаюсь на ноги и бросаюсь к машине ублюдка.
А дальше все происходит так быстро, что я не успеваю подумать над тем, что делаю. Во мне ревет материнский инстинкт, заглушая все остальное к чертям собачьим.
Я цепляюсь за дверь, ломая ногти, но жжение в пальцах лишь подстегивает. Рывок — и я распахиваю ее, встречаясь с удивленным выражением на лице отца.
Мне достаточно его заминки, чтобы нырнуть в салон и выдернуть ключ из зажигания, вот только отскочить на безопасное расстояние я не успеваю.
Кожу головы словно ошпаривает кипятком, и я оказываюсь нос к носу с ублюдком.
— Ты совсем дура, блядь! — рявкает он и встряхивает меня за волосы.
Я зажмуриваюсь, но принимаю каждую унцию боли, помня, что я делаю это все ради сына.
Тяжело дышу. Открываю глаза и нахожу в себе силы посмотреть в бесцветные пустые глаза.
Тяни время.
И я тяну. Как могу.
— Ты никогда не можешь довести дело до конца, — выплевываю с ненавистью.
Отец запрокидывает голову и начинает ржать. Мерзко и гортанно. У него несет изо рта, и я морщусь от отвращения.
Дергаюсь, но его жесткие узловатые пальцы сильнее вцепляются в волосы.
Он снова смотрит на меня с насмешкой, только теперь к ней примешиваются презрение и толика злости.
— Верни ключи, малышка, и не испытывай своего папочку.
Все внутри меня закипает и жаром поднимается в горло, пульсируя прямо под кожей яростью.
— Ты мне не отец. И никогда не был им. Больной ублюдок, — рычу прямо в его уродливое лицо, а в следующую секунду изо всех сил бью головой в кривой нос.
Я чувствую, как часть волос вырывается и остается у него в его кулаке, но еще я слышу омерзительный хруст, после которого этот подонок охает, на мгновение ослабляя хватку. И этого достаточно, чтобы я вырвалась.
Я, задыхаясь, судорожно пячусь, а взгляд перемещается на заднее сиденье, где торчит макушка моего испуганного мальчишки. Сердце обливается кровью, я порываюсь к нему, но ублюдок вырастает стеной между мной и машиной, и его костлявая рука снова хватает меня за волосы.
— Ты начинаешь мне надоедать, Кролик, — цедит он сквозь желтые зубы, нависнув надо мной. — Но у меня нет времени с тобой возиться.
Я пыхчу, стараясь удержаться на носочках, чтобы уменьшить натяжение на коже головы, которая уже онемела от его садистских наклонностей.
— Тебе придется… — шиплю сдавленно, — потому что, если ты оставишь меня, я опять засажу тебя за решетку. Клянусь. Я сделаю это.
— Уверена, что ты сейчас в том положении, чтобы угрожать мне?
Скалится, урод, прожигает металлическим взглядом, который становится пугающим, а потом отталкивает меня, как грязный пакет с мусором, и я, запнувшись, снова падаю, приземляясь прямо на задницу.
Он опять разворачивается к машине.
Моя грудь вздымается. Кожа горит. Я судорожно осматриваюсь, чтобы найти хоть что-то, что мне поможет, хватаю камень, поднимаюсь на ноги и с рычанием замахиваюсь, целясь ему в голову. Но ублюдок предугадывает мое движение и, увернувшись, хватает за шкирку и бьет головой о капот машины.
Этот глухой стук, ватой закладывающий уши, дезориентирует. Шок от удара настолько сильный, что я ничего не ощущаю, ничего не вижу, перед глазами — мутная карусель из крон деревьев, и следом — осознание, что меня куда-то тащат.
Постепенно чувства возвращаются, боль пронзает тело, я начинаю сопротивляться, пытаюсь вырваться, а потом внутри все замирает и холодеет: я вижу озеро, он волочет меня к озеру!
— Нет, прошу… пожалуйста, не надо…
— Заткни пасть, сучка. Раз ты так просишь, пожалуй, я закончу то, что когда-то начал, — он говорит прерывисто, борясь с моим в раз одеревеневшим от ужаса телом.
Паника будто превращает меня в камень,
