Конечно, положа руку на сердце и сегодня у него не было особого повода давать им зеленый свет. Все последние события были на двадцать раз передуманы и вгоняли то в былую апатию, когда Роме удавалось доказать себе их бессмысленность, то, напротив, накрывая восторгом, когда смысл все-таки находился, и ровно такой, о каком мечталось даже в моменты полнейшей безнадеги.
А если все-таки Катюха…
Черт, он даже придумать не мог, что должно было измениться, понимая только, что сам хочет ее вернуть. Да, после всего того, что было и что еще недавно он называл предательством! Да, вопреки всем посылам разума и собственной гордости! Да, не имея представления, чем обернется его желание, — он хотел попробовать еще раз, и это желание становилось сильнее с каждой секундой. Надо было заставить себя поговорить тогда с Катей, чего бы ему это тогда ни стоило, но Рома никогда не был гусаром, не знающим страха и упрека. Он отступил, когда потерпел в бою поражение, — но теперь должен был попытаться выиграть войну.
Или оказаться разбитым наголову, будь прокляты эти сравнения и метафоры! Но тянуть и дальше плен собственных сомнений просто не мог. И не хотел.
Когда телефон высветил на экране «13:30», Рома позвонил своему работодателю и попросил разрешения отлучиться на пару часов. Он хотел попытаться перехватить Катюху сразу по окончании уроков возле аудитории в универе. Логичнее, наверное, было заявиться к ней домой, но там существовал высокий риск либо оказаться вообще не пущенным на порог Сорокиной, либо столкнуться со Строевым — с тем же исходом. Хватит ли у него энтузиазма на второй штурм, Рома не знал, а потому решил действовать наверняка. Пока не отобрали студенческий билет. И пока Рома не придумал повод снова отступить.
Разрешение он получил без особых проблем, а вот неожиданно нагрянувший посетитель вытянул из него все жилы. Сначала тот искал игру, разбор которой видел несколько лет назад и, разумеется, не помнил ни названия, ни сюжета. Когда, перебрав весь магазинный ассортимент, они такую не нашли, у клиента появилась новая прихоть: он вспомнил, что играл в классную аркаду на каком-то автомате, и решил найти подобную. Торговый зал был перерыт по второму кругу, но клиента так ничего и не удовлетворило, после чего он потребовал жалобную книгу и сочинял в нее опус так долго, что Рома успел обслужить еще одного клиента. Тот, к счастью, точно знал, чего хочет, и Рома выдал ему нужный диск практически моментально, но первый посетитель, заинтересовавшись покупкой второго, пожелал узнать, о чем выбранная им игра и насколько сложное в ней управление, и сия познавательная беседа затянулась настолько, что Рома, чтобы не опоздать в универ, был вынужден придумывать надвигающийся визит налоговой и выставлять горе-покупателей из магазина почти силой. Кажется, никогда в жизни он еще не испытывал такого облегчения, как в тот момент, когда перевернул на закрывшейся двери табличку.
Рванул за ветровкой — и не сдержал крепкого словца, когда дверь за спиной вдруг снова распахнулась.
Резко обернулся…
…и увидел мокрую, взъерошенную, разъяренную — совершенно обалденную Катюху Сорокину.
Оторопело отступил назад.
— Катька!.. Ты как здесь?
Она трудно вздохнула и стиснула до боли кулаки. Все правильные слова и намерения моментально отошли на второй план. Сейчас Катю интересовало только одно:
— Скажи, что еще не поздно!
Рома тряхнул головой. Катюха, казалось, пожирала его глазами, и от этого разлетелись все столько раз передуманные мысли.
— Ну, вообще я как раз закрыл магазин…
Ее глаза наполнились слезами. В секунду; только что еще были сухими, и вдруг слезы потекли по щекам. Она схватила его за руку, и Рома наконец опомнился.
— Ром, прости меня! Я дура, я обидела тебя, я все испортила, я повела себя, как последняя дрянь!.. Я думала, у тебя с Сонькой роман, а я так, перебиться до времени! Ты по телефону сказал, что любишь ее, а я услышала случайно и решила, что раз тебе не нужна, то пусть тогда хоть с Олегом… Но у меня с ним ничего не было, правда! Что бы он ни говорил, не было! Я даже целоваться с ним не могла! Я вообще только о тебе все время думала и…
Почти не слушая, он затянул ее внутрь, протащил через весь салон до собственной каморки, там сдернул с диванной спинки полотенце и принялся вытирать мокрые Катюхины волосы. Не хватало еще, чтобы она простыла! Дождь льет, как из ведра, а она…
— Сколько ты там торчала?
Катя жалко захлопала глазами.
— Не знаю. Кажется… долго… Я хотела зайти, когда никого не будет. А эти двое… все никак не уходили…
Он смотрел на нее во все глаза. Отыскала. Пришла. Ждет чего-то.
Но какая разница, если он просто не мог отвести от нее глаз?
— Ох и дура ты, Сорокина!
Катя судорожно вздохнула, не зная, что думать. Но ведь не выгнал, не встретил безысходным молчанием, не шарахнулся от ее прикосновений. Смотрит, словно вспоминая каждую черточку, а сам уже гладит по мокрым волосам, раскладывая их по местам…
Катя еще чуть придвинулась. Завороженно потрогала пуговицу на его рубашке. Она никогда не видела, чтобы Давыдов носил рубашки. Он был в ней… какой-то совсем другой… Взрослый и независимый.
Катя неожиданно все вспомнила.
— Ревнивая дура, — подтвердила она и убрала руку за спину. В груди стало больно. — И я испортила тебе жизнь.
Рома хмыкнул. Испортила, Катюха, еще как: два года ни секунды покоя.
Но ты же и раскрасила ее в рыжий цвет. Ярче которого просто не бывает.
Он скользнул пальцами по ее щекам, заставив посмотреть на себя. Сил отказаться от этого и отпустить Катюху просто не было.
— Только ты и нужна, — совершенно не в тему выдохнул он и жадно накрыл губами ее губы.
Катя замерла на мгновение, не веря себе, но в жарких Ромкиных объятиях не было места ни для вины, ни для сомнений. Все потом, все. А сейчас только целоваться, целоваться, еще и еще, так, чтобы губам было больно и зубы терлись друг об друга, а языки…
Катя стиснула Ромкину шею, вздрагивая от этой упоительной ласки. Пронзало бесстыжим удовольствием всякий раз, когда она своим языком касалась Ромкиного языка, и не пряталась в испуге, а трогала, гладила, приручала, едва не всхлипывая от восторга. Все тело заливало негой, а низ живота мучило острой сладостью, и Катя терялась в этих ощущениях — таких чувственных и таких желанных. А Ромка еще и вжимал ее в себя все сильнее и надежнее, словно на самом деле не было этой ссоры, не было такой долгой разлуки, не было обид, и боли, и непонимания, и страха. Все в прошлом, и больше никогда, никогда…
— Кать… — совсем хрипло выговорил Рома и подтянул ее бедрами к своим бедрам. — Останови меня, пока не поздно…
Глаза у него были совершенно шальными, а что творилось в штанах, Кате не надо было объяснять. У нее самой между ногами тянуло и ныло. Жаль, что Ромка не мог этого чувствовать, — тогда не стал бы сомневаться.
— Уже поздно, Ром, — отозвалась она и не отвела взгляда от черных ждущих глаз. — Я в тебя влюбилась.
Он резко выдохнул. В груди сильно стукнуло, а потом заполнило сияющей теплотой.
Катюха Сорокина. Призналась ему в любви. Вот же… чудеса в решете…
А он и не знал, что так бывает.
— Катька! — с такой потрясающей нежностью выдал он, что она едва не расплакалась. Думала, будет сложно, будет стыдно — как можно девчонке первой о любви своей говорить? А оказалось так хорошо, так правильно — и Ромка ответил куда понятнее, чем если бы сказал три заветных слова. Таким голосом невозможно лгать. Таким взглядом невозможно прикрывать равнодушие.
Давыдов…
Он взял ее руку и сладко поцеловал в ладонь. Катя закрыла глаза и задышала часто-часто, впитывая его нежность. Ромка повел горячими губами дорожку к ее запястью, а Катя чувствовала, как от такой невинной ласки разгорается еще сильнее, и сама, не в силах дальше терпеть, скинула на пол мокрый плащ, а потом дрожащими пальцами расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.
У Ромы словно тормоза отказали. Он перехватил Катюхину руку, сам выдернул блузку из юбки и вытряхнул из нее Сорокину. Втиснул Катю в себя, завладел исцелованными губами, облапал ладонями влажную спину. Катюха пискнула, кажется выдавив его имя. А потом бесстыже вцепилась в ремень на его джинсах. Рома судорожно выдохнул, отчаянно ища хоть какие-то подходящие мысли. Что там дальше? Лифчик? Грудь?
