— Правда?
— Угу. Продолжай в том же духе.
Черт. Между тренировками по плаванию и подготовкой к бою, я, честно говоря, в лучшей форме за всю свою жизнь. Если она будет продолжать так горячиться и волноваться, я буду жать Volkswagen на завтрак.
— Ей. — Она наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня. — Почему на пристани тебя так заинтересовала камера? И в школе, и в полиции сказали, что на ней ничего нет.
Я киваю.
— И, наверное, не было.
— Но…?
— Возможно, есть способ убедиться в этом.
— Что? — Она подпрыгивает. — Как?
Я все еще не хочу позволять Слоан тешить себя надеждами. Записи может и не быть. А если и существует, то нет никакой гарантии, что она даст что-то полезное.
Но я обещал, что больше не буду врать ей о таких вещах, поэтому я говорю: — Если камера работала той ночью, возможно, запись все еще находится на серверах охранной компании.
Ее глаза расширились и насторожились. Всевозможные шестеренки крутятся в ее мозгу.
— Так как же нам это выяснить?
Это самая сложная часть.
— Чем меньше мы знаем, тем лучше. Правдоподобное отрицание — твоя новая мантра, ясно?
— Хорошо, — соглашается она. — Я перестану спрашивать. У тебя есть мое разрешение делать то, что тебе нужно. Я просто хочу знать, что произошло.
Я рад, что она пока оставила все как есть, потому что я ни за что не позволю Слоан впутаться в мое дерьмо. Это не подмена оценок и не взлом базы данных сочинений. Эти компании созданы для того, чтобы не допускать таких, как я. Они строят свой бизнес на способности защитить цифровую собственность своих клиентов. Даже если мне удастся пробиться внутрь, всегда есть шанс, что я не выйду незамеченным. Тогда мне грозят последствия гораздо более серьезные, чем исключение. Людей обвиняют в терроризме за меньшее, чем то, что я собираюсь сделать. Черт, они умирали в тюрьме за пиратство бесплатных книг.
И все же, лежа здесь с ней, я смотрю в глаза Слоан и не сомневаюсь, что готов вынести пожизненное заключение, чтобы помочь ей добиться справедливости для ее сестры и дать ее семье покой.
— Никаких обещаний, — говорю ей. — Как я уже сказал, мне нужно понять, возможно ли это вообще.
— Но ты будешь держать меня в курсе. Ты клянешься.
— Конечно.
Она рычит, практически выпрыгивая из кожи от возбуждения, от перспективы. Потрясающе. Никакого давления, верно? Слоан мечтала об этом шансе несколько месяцев. А я — придурок, который разобьет ей сердце, если не смогу это провернуть.
— Знаешь… — Перекинув ногу через мое бедро, она прижимается ближе. Я стал странно одержим тем, как ее волосы прижимаются к моей щеке. — Эта школа потеряет свое коллективное дерьмо, если тебе удастся выиграть этот бой с Дюком.
— Если? — Я дал этой девчонке достаточный, если не умопомрачительный оргазм, а она имеет наглость лежать здесь и говорить мне «если». Христос.
— Ого. Где же уверенность, а?
Она смеется и целует мою грудь, как будто ее рот может смягчить эту непростительную рану.
— Если ты хотел, чтобы кто-то пускал дым тебе в задницу, тебе следовало попросить Лукаса приехать.
— Черт, Тресскотт. Сурово.
Она пожимает плечами без всякого сожаления.
— Я не я, если не отвечу жестоко честно.
— Тогда в интересах полного раскрытия информации, я, наверное, должен упомянуть… — Я кручу прядь ее волос между пальцами. — Дюк поставил условие, если я проиграю бой.
Слоан подняла голову.
— Что за условие?
— Если я проиграю, мне придется покинуть Сандовер.
— В смысле? — Она резко садится.
— Таков уговор.
— Тогда к черту сделку и к черту Дюка. Мне насрать, что ты ему обещал. Ты не уйдешь.
— Я не планирую уходить, но он не собирается давать мне выбора.
— Тогда, полагаю, ты влип, Шоу, потому что ты не можешь заставить девушку проникнуться чувствами, а потом бросить ее на произвол судьбы.
Я несколько раз моргнул. В ее пламенном возмущении слова прозвучали так, будто Слоан только что сказала, что я ей более чем нравлюсь.
— Чувства, да? — Я не могу сдержать ухмылку, которая появляется.
Она закатывает глаза и отстраняется от меня, сердито надувшись.
— Неважно. Поласкай меня.
— Ты такая чертовски сложная. — Я обхватываю ее руками и прижимаю к своей груди, целуя в макушку, пока она притворяется, что сопротивляется. Нет ничего, что Слоан ненавидит больше, чем проявление искренних эмоций. По крайней мере, ненасильственных.
— У меня тоже есть чувства к тебе.
Ее тело смягчается, и я улавливаю робкую улыбку на ее губах.
— Пообещай мне, что ты победишь, — мягко говорит она. — Ты не можешь уйти сейчас.
Я уже ненавижу себя за это, и все же я не могу остановить эти два слова, вырвавшиеся из моего рта.
— Обещаю.
ГЛАВА 42
ЛОУСОН
Здесь должны быть люди, которые ходят по этой гниющей скале мусора и грязи, которых не охватывает патологическая апатия, когда они видят имя своей матери на экране своего телефона. К сожалению, я не могу этого понять.
— Чем я обязан этим вторжением? — вежливо спрашиваю я. У меня перерыв между занятиями, так что я просто зашел в столовую выпить.
— Что? Лоусон, это мама.
Да, я бы узнал этот пронзительный тон неадекватности где угодно.
— Чего ты хочешь?
— Там очень шумно. Где ты?
— Сейчас три часа дня в четверг. Я на игре Raiders4, — издеваюсь я. — Где еще мне быть?
Потягивая свой напиток, я выхожу на улицу и направляюсь через кампус к зданию искусств.
— Правильно. — Она неловко смеется. — Ты в школе. Извини. Ах, в любом случае. Я звоню, потому что, ну, Джеффри застрянет в Гонконге, поэтому я подумала, что, возможно, было бы неплохо пригласить тебя на каникулы.
— А ты? — Невероятно. — Ты села с одним из своих дневников осознанности и составила небольшую мысленную карту, спрашивая себя, найдет ли твой сын — это предложение привлекательным?
— Возможно, я застала тебя в неподходящий момент. Я не уверена, какие планы у твоего отца могут быть…
— Не знаю. И мне все равно.
Каждый раз, когда мы разговариваем, кажется, что она никогда не встречала меня. Что имеет полный смысл, учитывая ее полную амбивалентность, когда дело доходит до воспитания детей. Утопить меня в ванне было бы более гуманно, чем оставить меня с отцом при разводе.
— Просто я недавно где-то читала, что праздники могут быть особенно трудными для людей, которые стали на путь выздоровления. Что это помогает быть с семьей, которая может оказать положительное влияние.
Тогда хорошо, что я не на этом пути. Я закатываю глаза, глядя на телефон. Требуется больше, чем пара сеансов реабилитации, чтобы сломить меня. Лучшие противники пытались.
— Честно, мама. Какая часть наших отношений не заставила бы меня захотеть выпить? Кроме того, если ты действительно думаешь, что я выздоравливаю, тогда ты не хочешь, чтобы я приходил. Поверь мне, в этом доме, вероятно, припрятано больше кокаина, чем в заднице наркомана.
— Лоусон.
Прямо сейчас она нервно гадает, серьезно ли я говорю. Сколько времени прошло с тех пор, как я был там в последний раз? Где я мог его спрятать? Можете ли вы взять напрокат собаку, нюхающую наркотики? Если повезет, она проведет остаток недели, вырывая половицы молотком.
— Как дела дома? — Спрашивает она, как будто настанет день, когда я дам другой ответ.
Я фыркаю.
— Ты сейчас серьезно хочешь об этом поговорить?
— Разве я не должна интересоваться твоим благополучием?
— А разве этот интерес проявился не первый раз в жизни?
Она потратила сотни часов на терапию, которую я в основном не посещал. И когда я все-таки посещал, я просто подстрекал доброго доктора все более неудобными объяснениями своих самых извращенных сексуальных подвигов, пока они либо не выгоняли меня из кабинета, либо не извинялись, чтобы по мастурбировать в туалете.
Ну, во всяком случае, я так предполагаю.
Тем не менее, как бы они ни были оскорблены моим грязным ртом, эти врачи пришли бы в ужас, если бы я пошел дальше и действительно обнажил перед ними свою душу. Если бы я рассказал им все о романе, моем так называемом отце, человеке, который стрелял холостыми, поэтому нанял проститутку, чтобы соблазнить и оплодотворить свою жену, чтобы она родила ему наследника. За исключением того, что тогда он испытал такое отвращение к эффективности своего собственного заговора, что это вызвало глубокую и безжалостную ненависть к этому жалкому ребенку. А еще есть Амелия, моя мать, которая забрала половину его империи и сбежала. Эгоистичная сука, которая оставила своего беззащитного ребенка в лапах человека, который ради забавы поджег бы щенков, если бы не вечная армия активистов, юристов и правительственных учреждений, отслеживающих каждый его шаг в связи с тем или иным отвратительным преступлением.
