отвести взгляд от девочки и ласточки под ней. – Я – отброс, моральный урод. Я был тем ублюдком, который считал, что ему можно все. Я унижал людей, бил их, поливал помоями в прямом смысле слова. Потому что я знал, что с деньгами родителей могу купить молчание любого. Так и было. Никто мне не перечил, никто не говорил, что я перехожу черту. Только она. Моя сестра – единственная, кто могла меня заткнуть и поставить на место. Родители не могли, а она могла. Потом она умерла. Утонула. По моей вине. Я поленился провести с ней целый день и свозить ее на озеро, как обещал. Нанял няню, а сам поехал отмечать окончание первого курса. Она ушла под воду молча. Никто на берегу не понял, что рядом с ними утонул ребенок. Никто даже не попытался ей помочь. Моя сестра… – я плакала вместе с ним. Вместе с ним глотала слёзы, смешанные с холодным дождем. – Тогда на парковке, когда ты заступилась за Женю, ты напомнила мне её. Хрупкая и смелая. Твои слова про то, что «золотого мальчика лишат денежек»… Так говорила мне Аня.
– Никита, – потянулась я к нему, желая успокоить и унять его крик.
Он не услышал.
– А эта, как ты сказала, мазня… – упал он рядом со мной на колени. Ударил ладонью по ласточке на шее. – Это то, что я нашёл после ее похорон на своем столе. Я давно хотел сделать тату, искал подходящий эскиз, а Аня… – осекся он, посмотрев на портер сестры. – Мы поругались, но она, всё равно, выполнила своё обещание найти мне идеальный эскиз. Это последнее, что осталось мне от неё. Последнее, что мы разделили с ней на двоих.
В шуме дождя и ветра тонуло тяжелое дыхание Никиты. Выговорившись, он ещё несколько долгих секунд посмотрел мне в глаза. Тряхнул головой, словно всё, сказанное им, уже не имеет значения. Поднялся с колен и ушёл, оставив меня наедине со своей тайной, ошибкой и самым дорогим, что только можно себе представить.
Поднялась с колен и я. Тело било крупной дрожью, одежда промокла насквозь, в ботинках образовалось целое море.
Утерла нос тыльной стороной ладони. Ещё раз взглянула на девочку, улыбающуюся мне с памятника, вышла из оградки, мягко прикрыв за собой калитку.
– А знаешь, что самое поганое? – возник из-ниоткуда Никита. От страха подпрыгнула на месте. – Самое поганое, что я до сих пор для всех тот Клим. Тот урод, которому можно всё. Всё, кроме того, чтобы быть самим собой. А вот это… – ударил он себя ладонью в грудь. – …Я не могу показать никому. Потому что и здесь ты права – они шакалы, которые этим воспользуются.
Потянулась к нему, но он сделал шаг назад.
– Мне вот только одно интересно, – неотрывно смотрела на потоки дождя по его лицу. – Ты до сих пор не ответила, что случилось? Какого черта я сегодня хлебнул?
Застыла. Обняла себя за плечи и в темноте смотрела в его блестящие глаза.
– Я… – выронила дрожащим голосом. – Я слышала, как твои одногруппники говорили про ржавую и… и про морду в пятнах… а ты сказал, что для тебя это всё – благотворительность.
С каждым словом я понимала, на какую глупость похоже всё то, что я только что сказала.
Никита, похоже, был того же мнения.
– Тебя оскорбляют разговоры о машинах? – кажется, он пытался поставить мне диагноз, близкий к умственной отсталости. – Охренеть…
Нервно хохотнул, схватился за голову и ушёл без оглядки подальше от меня. Подальше от дуры, которая натянула свои комплексы и страхи на обычный мужской разговор о машинах. Просто потому, что с детства привыкла, что разговоры о ржавчине и пятнах на морде крутились вокруг неё. Так говорил отчим, так говорили одноклассники. Старый триггер сработал и ударил по самому невинному из всех.
Какая же я идиотка!
Обжегшись на молоке, дую на воду.
Слёзы вновь хлынули из глаз, обжигая холодные щеки. Стыд и чувство всепоглощающей вины накрыли с головой. Желание похоронить себя заживо на этом самом месте казалось единственно верным, потому что после всего смотреть Никите в глаза я уже не смогу. Лучше исчезнуть, перевестись в другой универ и вести там ту жизнь, которую планировала изначально – ни с кем не общаясь, никого не подпуская близко к себе.
С чего я, вообще, решила, что умею дружить? Я умею только уворачиваться от оплеух, прятаться и кусаться мягкими зубами.
Снова утерла сопли, поправила мокрый капюшон на голове и, бережно ступая, пошла по тропинкам в сторону сторожки, в одном окне которой горел тусклый свет.
Вышла за ворота и увидела машину Никиты и его самого рядом с ней.
Я была уверена, что он уехал.
После всего того, что я наговорила и на что вынудила его пойти, я заслужила, чтобы меня проучили и заставили добраться до общаги от кладбища самостоятельно.
Но он всё ещё был здесь. Поднял голову, из-под хмурых бровей посмотрел мне в глаза и кивком указал на машину.
Молча обошла её, открыла дверь с пассажирской стороны, взяла свой рюкзак, закрыла дверь и пошла прочь по темной дороге.
– Ты решила меня добить? – крикнул Никита.
Остановилась. Обернулась и всмотрелась в его черный силуэт.
– Я столько тебе наговорила…
– Сядь в машину, – перебил он меня.
– Никита, – попыталась объяснить и извиниться. – Прости…
– Сядь в машину, – отрезал он строго. Стоя под потоком дождя, мерз не меньше, чем я. – Я был моральным уродом. Не заставляй меня снова им стать.
Мои плечи поникли. Тихий всхлип сорвался с губ. Опустив голову, вернулась к пассажирской двери и села в машину.
Никита сел следом. Завел двигатель, включил весь имеющийся подогрев и, убрав от лица мокрые волосы тронулся с места по грязной дороге.
Стискивая в руках мокрый рюкзак, смотрела прямо перед собой на ночную дорогу, но не видела ничего. Все мысли были сосредоточенны вокруг Никиты. Я должна была извиниться, но я не знала, как сказать хоть слово. Что сказать, чтобы не ранить его ещё сильнее?
– Прости, –
