ни капли не обидно.
Да, это было в моей жизни. Это мое прошлое, мои ошибки. К сожалению, от них никто не застрахован, поэтому нужно научиться принимать это и не корить себя за «кривую» дорожку.
— Да как ты смеешь так разговаривать с отцом, сопляк! Все из-за тебя! Быстро собирайся и поехали, я не могу позволить, чтобы мою фамилию полоскали…
— Вытаскивай её своими связями, а у меня дела есть…
Голос Матвея снова прерывается очередью громких высказываний, я прислушиваюсь и узнаю голос его отца. Он явно на взводе.
Мне начинает казаться, что между нами с Матвеем никогда не будет спокойствия. Что каждый раз, когда мы будем подходить к этой черте уюта и тепла, нас будет относить назад под силой того или иного обстоятельства.
— Малышка… — Матвей выглядит растерянным и немного побитым.
Его выматывают эти семейные противостояния, я чувствую. Любой ребенок хочет получить одобрение, пусть даже он вырос и обособленно состоялся, встав на ноги своими силами.
— Что случилось? — спрыгиваю на пол, подхожу к нему вплотную и обнимаю за шею.
Трусь щекой о его грудь, впутываю пальцы в волосы, пытаясь снизить уровень его взвинченности.
И все резко становится таким неважным.
Я уже не думаю о чужих трусах, о ночах, когда воевала с бессонницей и желанием плюнуть на все, оказавшись в руках моего мужчины. Все это просто исчезает из моей головы.
Остается лишь запах его парфюма с терпкими нотами. Такой родной и до слез нужный.
— У нас есть два пути: либо я посылаю всех к черту, мы с тобой заканчиваем твое бедро, а потом запираемся в твоей или моей квартире на ближайшие несколько суток…
— Заманчиво, — мурлычу ему в шею, прижимаюсь еще ближе и тяну его руку под длинную футболку, чтобы дать понять — трусики я так и не надела.
— Да, отличный вариант. На нем и остановимся, — Матвей срывается на приглушенные вибрации с учащенным дыханием, сжимает ладонью ягодицу и заставляет меня отклонить голову назад, чтобы тут же поймать губы глубоким, не терпящим возражений поцелуем.
— А второй? Какой второй? Что хотел твой отец?
— Забудь, малыш. Нахер все, — ворчит, когда я уворачиваюсь от его губ, фиксирует меня рукой на затылке и кусает в шею, намекнув, что нечего было его дразнить, а потом пытаться соскочить.
Матвей не понимает, что прямо сейчас я не просто дала ему зеленый свет на дальнейшие покушения — я стерла все лишнее из своих мыслей. Я просто хочу быть рядом с ним. Очень-очень хочу. Со всеми сложностями, ненормальными бывшими, чужим ребенком, который прочно вошел в жизнь Матвея.
Я больше не могу дышать без своего космического мужчины.
— Ладно-ладно, не смотри на меня так, — он не совсем правильно понимает мой взгляд, но я не перебиваю. — Пора бы вспомнить, что я — взрослый мужик, который может нормально думать в присутствии голой задницы. Пусть даже и такой соблазнительной, — Матвей опять впечатывает меня в свою грудь и сминает горячими ладонями ягодицы, нарочно задевая чувствительное, молящее о продолжении местечко между бедер.
— Не отвлекайся, малыш, — возвращаю его же фразу и делаю так, чтобы его руки оказались не в таком провокационном месте. Талия вполне подходит.
— А во втором варианте мы едем в участок и разбираемся со всей той херней, что происходила в моей квартире. Окончательно ставим точку с чужими трусами и все-таки запираемся, но уже точно в моей квартире, потому что она ближе.
— Что? В участок? В полицейский? — хлопаю ресницами и пытаюсь разобраться хоть с чем-то, но это так себе затея — в голове каждую секунду всплывают новые вопросы.
— Именно туда. Я могу тебе все объяснить, но тебе придется одеться. Потому что в противном случае это будет похоже на пытки двоечника, который опять не выучил домашнее задание, перед всем классом, — в его голосе опять появляется та самая невероятно сексуальная хрипотца, так что я мгновенно отскакиваю на два шага, чтобы не провоцировать Матвея лишний раз плюнуть на все и оставить меня в неведении до того момента, пока мы не перепробуем все горизонтальные и вертикальные поверхности поблизости.
— Мы опять не закончили феникса, — расстроенно тяну и смотрю на свое отражение в зеркале.
— Зато я точно уверен, что ты от меня не сбежишь, и, как минимум, один раз мы еще встретимся. Давай-ка тебя замотаем.
У меня трясутся руки, так что приходится просить Матвея помочь мне с молнией на джинсах.
Я боюсь.
Возможно, это последний виток наших американских горок, и дальше мы сойдем на твердую землю, взявшись за руки после всех испытаний, что подбрасывала нам вселенная, но мне все равно до ужаса страшно войти в эту петлю, потому что даже самые надежные крепления могут неожиданно сломаться.
— Тише, моя вредная девочка. Все будет хорошо. Веришь мне?
— Я тебя…
Дыхания не хватает, поэтому я просто рисую пальцем маленькое сердечко у него на ладони.
Глава шестьдесят вторая. Матвей
До сих пор трясет от молчаливого признания моей маленькой Вредины.
Столько раз разочаровывал эту солнечную малышку, а она все равно тянется ко мне. Даже сейчас, когда нас опять прервали по моей вине, поглядывает на меня с соседнего сидения и осторожно своей ладошкой подбирается к моей руке.
Как будто боится, что я могу её оттолкнуть.
Всю жизнь думал, что у мужиков это иначе работает — нам не нужны все эти поцелуи без продолжения и назойливые касания, а оказалось, что с любимой женщиной всего этого никогда не бывает достаточно.
Ловлю её руку, сплетаю наши пальцы и ловлю довольный выдох, после которого Вредина опять ерзает, дожидается остановки на светофоре и трется о моё плечо носом, напоследок украдкой прижавшись губами к щеке.
Надо всё-таки побриться, чтобы она не царапалась о грубую щетину.
— Куда пропал твой отец? — задает вопрос, когда я трогаюсь с места на перекрестке.
— Заметил твой засос на шее и сказал, что не намерен принимать участия в моем разврате. Он вроде в участок поехал, я особо не разобрал, там проклятий в мой адрес было куда больше конструктива, — пожимаю плечами, прокрутив в голове очередную речь о разочаровании и сгинувшей надежде.
— Это вышло случайно… — малышка опять краснеет и прячет свои глаза от меня, а я хочу пересадить её к себе на колени и потребовать повторить её эти поцелуи, от которых у меня крышу сносит.
— Я не возражаю.
Почему-то не покидает ощущение, что Вредина готова разреветься. Она будто ведет отчаянное сражение со своими слезами — кусает губы,
