— Давай приготовим бигус, — предлагает Евгения, — у меня есть отличная колбаса и кочан капусты…
— Я что-нибудь придумаю, родная, вот увидишь! — говорит Толян, сжимая её в объятиях. — Мне даже страшно подумать, что кто-то может стать между нами или обстоятельства попробуют нас разлучить…
Она лежит на его плече. Больше Толян ничего не говорит. Он не знает, что ей всё известно, что она будто слышит, как мечется его ум в поисках выхода. И, увы, не может ему ничем помочь!
Почему ей так покойно? Ведь её настигло то, от чего она пыталась убежать. От себя не убегай, никуда не денешься! Она себя сказками не успокаивает. Скорее наоборот: осознание того, что они могут и не быть вместе, больше не пугает её. Что бы не случилось, она не повиснет камнем на его шее. Даже если для этого ей придётся уехать далеко-далеко…
— Ты только в одиночку ничего не решай! — просит её Толян. — Пожалуйста, я же тебя знаю. Решишь, что так будет лучше для обоих, сбежишь куда-нибудь за океан!
Она вздрагивает: неужели он уже читает её мысли?..
— Ты порежешься! — говорит ей Люба. — В руках кочан капусты, а будто чья-то ненавистная голова… Большие проблемы?
— Неразрешимые!
— А разве для любви такие есть? Говорят, в прежнее время головную боль, например, лечили гильотиной, а любовные терзания — выстрелом в висок.
— Мне не до смеха.
— Представь себе, мне тоже. Но давай хоть пострадаем вместе!
— Как это?
— Начни хотя бы резать лук…
Режем лук. И плачем, слезами обливаемся! Нашли повод не реветь просто так? Ещё луковицу, ещё…
— Постой, куда же нам столько лука? — наконец приходит в себя Евгения.
— Сложи в полиэтиленовый пакет и спрячь в холодильник, — всхлипывает Люба.
— Или соседке отдать?
Они смотрят друг на друга. Глаза красные, опухшие, как у кроликов. Санька спросит, что это с вами? Бигус готовили, скажут они ему.
И хохочут…
Хотя остальное время после отъезда друзей Евгении вовсе не до смеха.
То ли сказывается бессонная ночь, то ли собственное волнение, но все остальные события дня в её восприятии распадаются на отдельные фрагменты.
Гроб с телом Петра Васильевича. Его вынесли во двор, но запах разложения ощущается даже здесь.
Обессиленная, поникшая его жена. Каких-нибудь три дня назад обеспеченная, благополучная женщина, которая не задумывалась о куске хлеба. А сегодня вдова с двумя детьми. Есть ли у неё средства к существованию?
Неожиданно большое скопление народа. Много знакомых лиц. Интересно, не здесь ли его убийцы? Пришли вместе со всеми, чтобы оказаться вне подозрения. То, что их было трое, якобы следствию уже известно. По крайней мере, об этом шепчутся пришедшие на похороны люди.
Они стоят на кладбище перед свежевырытой могилой. Гроб на полотенцах медленно спускают в яму.
— Нашего прораба в ментовку забрали, — шепчет ей на ухо Надя. — Почти сутки продержали. Говорят, он показал на Валентина. Мол, если кто и был заинтересован в смерти заместителя, так только сам президент.
— Какая глупость! — не верит Евгения. — Неужели шеф стал бы пачкать руки убийством?
— Я тоже так думаю, — соглашается Надя. — Но Валентина могут посадить. По подозрению.
Муж толкает её в бок. Подруга, увлёкшись, повышает голос.
Никто не убедит Евгению в том, что Валентин способен на такое. Никто, если только не представит неопровержимые факты. Он мог нарушить, например, налоговое уложение — лихачество ему свойственно, но убить? Хотя бы и чужими руками?
И месяца не прошло, а Евгения второй раз на похоронах. Сколько лет было Петру Васильевичу? Евгения по привычке называет его по имени-отчеству. А ведь он всего… на два года старше её. Ушел из жизни. Ужи привычными становятся эти слова. Даже произносят их на одном выдохе: ушелизжизни.
Разве что родители и жена горюют непритворно. Остальные перешептываются. По обрывкам разговора слышно — о чем-то постороннем. Кто-то поодаль даже хихикает, но вспомнив, испуганно обрывает смех. Люди боятся смерти и суеверно отстраняются от неё — слишком кошмарен её лик: безжизненное тело, упакованное в ящик из досок.
Евгения возвращается домой. Вряд ли она сегодня сможет уснуть. В такие минуты одиночество её не привлекает, но Надя с Эдиком были озабочены какими-то своими проблемами, и она постеснялась навязывать им свою компанию.
И хорошо, что постеснялась, потому что в дверь начинают трезвонить, и она сразу понимает: это Аристов.
— Нина хочет подать на развод, — сообщает Толян, но в глазах его нет ни радости, ни сожаления; сухи и бесстрастны его глаза. Будто говорит он не о своей жене, а о посторонней женщине.
— А ты что ей сказал?
— Я сказал, что развода не дам! — цедит сквозь зубы Аристов.
Если бы в эту минуту в комнате рухнула стена, Евгения была бы ошеломлена куда меньше. Хорошо, что Толян сейчас не смотрит на нее, а полностью ушел в свои мысли, и она успевает справиться с собой. Так что говорит внешне совершенно равнодушно:
— Если она решила уйти, вряд ли ты этим её удержишь.
— Если бы только уйти, Бог с нею! — машет рукой Толян. — Но она хочет привести в мою квартиру "родного отца Ярослава", как теперь все время подчеркивает, а уйти должен я и "оставить в покое сыновей". Понимаешь, обоих!
Евгения понимает: Шурке уже шестнадцать. Он может решать, с кем ему остаться — с отцом или с матерью?
— Нет! — распаляется между тем Толян. — Ты пойди со своим возлюбленным на квартире поживи! Попробуй, что такое, жить на совковую зарплату! А то приведет его на все готовенькое!..
С кем это Аристов разговаривает? Явно не с Евгенией. Выходит, она здесь лишняя?
Она встает и идет в душ. И освежает, думать помогает. Как удачно, что именно сегодня ей и Маше пришло приглашение на поездку в Филадельфию! Днем она приняла решение отказаться, но нынешнее утро, кажется, расставляет все на свои места.
Евгения и вправду выходит из душа другим человеком. Ненужные теперь эмоции запрятаны глубоко на дно, а на поверхности — чистая, легкая радость: она поедет в Америку!
— Ежели у тебя возникнут трудности с жильем, можешь пожить пока у меня, — мило улыбается она Аристову. — Я оставлю тебе ключи.
— То есть, как это — оставишь? — удивляется он, когда наконец осознает её слова. — Ты собираешься куда-нибудь уезжать?
— Ненадолго. Может, на месяц-два… Как понравится, — говорит она.
— В командировку? Но зачем тебя могут куда-то послать, если в фирму ты только что устроилась? — не может поверить он.
— Я не в командировку собираюсь, — заговорщически улыбается она, — а в Америку.
